НЕНУЖНЫЕ СТРОФЫ
Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,
Из жерла черного метала глубина:
Тем до рожденья их отверженным созданьям
Мне одному, увы! Известна лишь цена…
Как чахлая листва, пестрима увяданьем
И безнадежностью небес позлащена,
Они полны еще неясным ожиданьем,
Но погребальная свеча уж зажжена.
Без лиц и без речей разыгранная драма:
Огонь под розами мучительно храним,
И светозарный бог из черной ниши храма…
Он улыбается, он руки тянет к ним.
И дети бледные Сомненья и Тревоги
Идут к нему приять пурпуровые тоги.
Иннокентий Анненский.
НЕНУЖНЫЕ СТРОФЫ
Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,
Из жерла черного метала глубина:
Тем до рожденья их отверженным созданьям
Мне одному, увы! Известна лишь цена…
Как чахлая листва, пестрима увяданьем
И безнадежностью небес позлащена,
Они полны еще неясным ожиданьем,
Но погребальная свеча уж зажжена.
Без лиц и без речей разыгранная драма:
Огонь под розами мучительно храним,
И светозарный бог из черной ниши храма…
Он улыбается, он руки тянет к ним.
И дети бледные Сомненья и Тревоги
Идут к нему приять пурпуровые тоги.
В этих строках Иннокентий Анненский, мастер тонких психологических нюансов и предчувствий, рисует картину обреченности, неотвратимости угасания. Образ «жемчужин, рожденных страданьем» сразу же отсылает к идее ценности, обретаемой через боль, но поэт отвергает эту мысль. Его «созданья» — это нечто иное, лишенное этой благородной трансформации, рожденное из «жерла черного метала», что может символизировать бездушное, механистическое начало, или же глубины неведомого, темного опыта. Цена этого рождения, этой сущности, известна лишь самому творцу, что подчеркивает его одиночество и особую связь с этими «ненужными строфами».
«Чахлая листва, пестрима увяданьем» — яркий образ уходящей жизни, красоты, омраченной неизбежностью конца. «Безнадежность небес позлащена» придает этой картине трагический оттенок, будто даже высшие сферы не могут предложить утешения или спасения. Это злато — лишь иллюзия, обманчивый блеск на фоне неотвратимого увядания. Несмотря на это, в этих созданиях еще теплится «неясное ожиданье», последняя искра надежды, но она обречена, ведь «погребальная свеча уж зажжена». Этот образ финального ритуала, неизбежного конца, нависает над всем.
Драма, разыгранная «без лиц и без речей», указывает на внутренний, беззвучный конфликт, на то, что происходит в душе, в глубинах сознания, где слова теряют свою силу. «Огонь под розами мучительно храним» — метафора скрытой страсти, желания, которое, будучи подавленным или невыраженным, становится источником муки. Розы, традиционный символ любви и красоты, здесь скрывают жгучий, болезненный огонь. И затем появляется образ «светозарного бога из черной ниши храма». Этот бог, появляющийся из тьмы, из «черной ниши», парадоксален. Он «светозарен», но его происхождение мрачно. Это может быть божество, связанное с подземным миром, или же символ высшей силы, которая, несмотря на свою благость, имеет отношение к скорби и угасанию.
Он «улыбается, он руки тянет к ним». Эта улыбка и протянутые руки могут быть как приглашением к освобождению, так и соблазном, ведущим к окончательному исчезновению. Дети — «бледные Сомненья и Тревоги» — воплощают в себе иррациональные страхи, неуверенность, которые терзают человеческую душу. Их бледность — символ их слабости, их подверженности страху. Они идут к этому богу, чтобы «приять пурпуровые тоги». Пурпур — цвет царственности, величия, но здесь он может означать и мученичество, кровь, или же просто завершение, переход в иное состояние. Это принятие тоги — акт подчинения, смирения перед неизбежным, обреченным путем, который ведет к концу, но, возможно, и к некоторому подобию покоя или окончательного забвения. Весь цикл стихотворения пронизан предчувствием конца, меланхолией и тонким психологизмом, свойственным поэзии Анненского.