Солдатские сны и эхо приказов: Стихотворение Арсения Ровинского
1.
солдаты спят и видят Сталинград
и Сталина летящего в ракете
и радуются и животворят
и мучаются как больные дети
когда они услышат в первый раз
простой как объявление в газете
давным-давно подписанный приказ
из слов не существующих на свете.
Эти слова, словно приговор, несут в себе весть о неизбежности, о том, что их судьба уже предрешена, высечена на камне нерушимым указом, который не терпит возражений. Это не просто слова, это эхо прошедших сражений, отголоски грохота орудий, пыль и кровь, пропитавшие землю. Сталинград, как вечный шрам на теле истории, всплывает в их снах, символизируя не только жестокость войны, но и нечеловеческую стойкость, ту силу духа, которая позволяла им выживать там, где, казалось бы, жизнь невозможна. Сталин, этот всевидящий и всемогущий образ, летящий в ракете, отражает ту мифологию, которая окутывала вождей, делая их почти божественными существами, чьи решения определяли ход истории и жизни миллионов. В этой призрачной реальности, где реальность смешивается с кошмарами и надеждами, солдаты находят утешение в простых, но в то же время глубоко символичных образах. Радость и страдание переплетаются, как две стороны одной медали, ведь каждый миг жизни на фронте был пронизан контрастами. Они животворят, влюбляются, мечтают о мирной жизни, но в то же время мучаются, как больные дети, чья хрупкая психика не может вынести бремя увиденного и пережитого. И когда приходит тот самый приказ, простой, как объявление в газете, но несущий в себе весь вес невыносимой правды, мир рушится. Слова, вырванные из контекста, лишенные привычного значения, становятся символом новой, невыносимой реальности, где прежние законы и смыслы перестают существовать.
2.
Впоследствии, когда начнут считать,
нас насчитают двадцать или тридцать.
И то и то враньё, нас двадцать пять.
Распятые, как маленькие птицы,
мы будем между ёлок летать
на случай непостыдныя кончины.
Мы в этом ложе пар, и пепел, и треножник,
нам ридная земля сестрёнка и братан,
теперь ты можешь спать, усни, художник.
Я в этом ложе пан, и пыльник, и рапан,
уже хлебнувший ледяного газа,
забывший навсегда, как Левитан
читал концовки сталинских приказов.
И вот, когда война отступит, оставив после себя лишь пепел и руины, начнут подводить итоги. Но даже в подсчетах окажется ложь. «Двадцать или тридцать» – эти цифры, призванные скрыть истинное число жертв, будут звучать как издевательство. Нас было ровно двадцать пять, но даже это число будет искажено, размыто в тумане забвения. Мы, распятые, как маленькие птицы, чьи крылья сломаны, будем летать между елок, символизирующих вечную зиму, вечное забвение. Это наш удел – быть неупокоенными душами, навечно связанными с этой землей, которая стала нам и сестрой, и братом. В этом ложе, где смешиваются пар, пепел и треножник – символы жизни, смерти и вечного ожидания – мы обрели свой покой. Художник, ты можешь спать, уснуть, ибо мы, твои братья по несчастью, позаботимся о том, чтобы наша история не была забыта. Я же, в этом ложе, чувствую себя одновременно и паном, и пыльником, и рапаном. Пан – потому что прожил жизнь, полную испытаний, оставив свой след. Пыльник – потому что стал частью истории, покрытый пылью забвения. Рапан – потому что, как раковина, храню в себе память о пережитом. Ледяной газ, удушливый и смертоносный, оставил в моей душе неизгладимый след, обжигая легкие и память. Я забыл навсегда, как Левитан, голос которого был символом эпохи, читал концовки сталинских приказов, эти слова, которые несли в себе не только приказы, но и судьбы, жизни и смерти. Теперь эти голоса, эти приказы, эти судьбы – лишь эхо в моей памяти, тихий шепот прошлого.
Арсений Ровинский.