Концерт музыканту важнее искусства
Концерт музыканту важнее
искусства, как Брежнев сказал.
И трудно с ним не согласиться –
ведь он Шостаковича знал,
ведь он Солженицына трогал,
Гагарину бороду стриг.
Он был сокровенный ребёнок,
потом – чернобровый старик.
Волшебная сила искусства,
сказал он, дороже всего!
Как мало на свете осталось
таких, кто не любит его.
Арсений Ровинский.
Концерт музыканту важнее
искусства, как Брежнев сказал.
И трудно с ним не согласиться –
ведь он Шостаковича знал,
ведь он Солженицына трогал,
Гагарину бороду стриг.
Он был сокровенный ребёнок,
потом – чернобровый старик.
Волшебная сила искусства,
сказал он, дороже всего!
Как мало на свете осталось
таких, кто не любит его.
Эти строки, наполненные глубоким смыслом и ностальгией, принадлежат перу Арсения Ровинского, и они пробуждают целый каскад размышлений о сути творчества, роли художника в обществе и ценности искусства. Фраза «Концерт музыканту важнее искусства» звучит парадоксально, но именно в этой парадоксальности кроется зерно истины. Брежнев, человек, чья жизнь была тесно переплетена с эпохой, с реалиями страны, с встречами с выдающимися личностями, возможно, видел в концерте не просто исполнение музыки, а акт прямого, живого общения, момент, когда творение оживает в руках мастера и находит отклик в сердцах слушателей. Это не отрицание искусства как такового, а скорее подчеркивание его воплощенной, осязаемой формы.
И действительно, трудно с ним не согласиться. Когда мы говорим, что Брежнев «Шостаковича знал», «Солженицына трогал», «Гагарину бороду стриг», мы подразумеваем не просто формальное знакомство. Это были личные, человеческие связи, которые, безусловно, обогащали его восприятие мира и искусства. Представьте себе эти встречи: обсуждение музыки с Дмитрием Шостаковичем, возможно, в неформальной обстановке, где слова композитора открывали новые грани его гениальных произведений. Или беседы с Александром Солженицыным, чьи слова, подобно острым скальпелям, вскрывали язвы общества. А стрижка бороды Юрия Гагарина – это образ, который символизирует близость, доверие, бытовую, но оттого не менее значимую связь с человеком, ставшим символом эпохи. Эти моменты, эти прикосновения к великим личностям, к их творениям и их жизни, формировали личное отношение Брежнева к искусству, делая его не просто абстрактной категорией, а частью живой истории.
«Он был сокровенный ребёнок, потом – чернобровый старик.» Эта метафора подчеркивает эволюцию личности, путь от наивности и открытости к мудрости и, возможно, некоторой усталости, но неизменной глубине. В каждом человеке, независимо от его положения, живет ребенок, полный восторга перед миром, и старик, несущий на себе груз прожитых лет и накопленных знаний. И именно в этой полноте бытия, в этом переходе от юности к зрелости, искусство находит свое место, отражаясь в зеркале человеческой души.
«Волшебная сила искусства, сказал он, дороже всего!» Здесь Брежнев, возможно, выражает свое личное кредо, свою глубочайшую убежденность. В его устах эти слова приобретают особый вес, ведь он видел, как искусство может вдохновлять, утешать, объединять, вызывать самые сильные эмоции. Это не просто слова, а признание той трансформирующей силы, которая присуща истинному творчеству. Искусство способно преодолевать границы, говорить на универсальном языке, затрагивая самые тонкие струны человеческой души. Оно может быть источником надежды в трудные времена, утешением в скорби, вдохновением для великих свершений.
«Как мало на свете осталось таких, кто не любит его.» Эта заключительная фраза звучит как печальное наблюдение, как сетование на то, что в современном мире, возможно, утрачивается та чуткость к искусству, та способность ценить его, которая была свойственна предыдущим поколениям. В эпоху потребления, быстрых удовольствий и информационного шума, истинная, глубокая любовь к искусству может стать редкостью. Но именно поэтому так важны такие строки, как эти, напоминающие нам о бесценности искусства, о его способности делать нашу жизнь богаче, осмысленнее и прекраснее. Они призывают нас остановиться, задуматься и вновь открыть для себя волшебный мир творчества, который, несмотря ни на что, продолжает жить и дышать в произведениях великих мастеров.
Арсений Ровинский.