Эпиграф к осуждённой книге
Друг мира, неба и людей,
Восторгов трезвых и печалей,
Брось эту книгу сатурналий,
Бесчинных оргий и скорбей!
Когда в риторике своей
Ты Сатане не подражаешь,
Брось! — Ты больным меня признаешь,
Иль не поймешь ни слова в ней.
Но, если ум твой в безднах бродит,
Ища обетованный рай,
Скорбит, зовет и не находит, —
Тогда… О, брат! тогда читай
И братским чувством сожаленья
Откликнись на мои мученья!
Шарль Бодлер.
Перевод Петра Якубовича.
***
ÉPIGRAPHE POUR UN LIVRE CONDAMNÉ
Lecteur paisible et bucolique,
Sobre et naïf homme de bien,
Jette ce livre saturnien,
Orgiaque et mélancolique.
Si tu n’as fait ta rhétorique
Chez Satan, le rusé doyen,
Jette ! tu n’y comprendrais rien,
Ou tu me croirais hysthérique.
Mais si, sans se laisser charmer,
Ton oeil sait plonger dans les gouffres,
Lis-moi, pour apprendre à m’aimer;
Âme curieuse qui souffres
Et vas cherchant ton paradis,
Plains-moi !… Sinon, je te maudis !
Charles Baudelaire.
***
ЭПИГРАФ К ОСУЖДЁННОЙ КНИГЕ
Друг мира, неба и людей,
Восторгов трезвых и печалей,
Брось эту книгу сатурналий,
Бесчинных оргий и скорбей!
Когда в риторике своей
Ты Сатане не подражаешь,
Брось! — Ты больным меня признаешь,
Иль не поймешь ни слова в ней.
Но, если ум твой в безднах бродит,
Ища обетованный рай,
Скорбит, зовет и не находит, —
Тогда… О, брат! тогда читай
И братским чувством сожаленья
Откликнись на мои мученья!
Шарль Бодлер.
Перевод Петра Якубовича.
***
ÉPIGRAPHE POUR UN LIVRE CONDAMNÉ
Lecteur paisible et bucolique,
Sobre et naïf homme de bien,
Jette ce livre saturnien,
Orgiaque et mélancolique.
Si tu n’as fait ta rhétorique
Chez Satan, le rusé doyen,
Jette ! tu n’y comprendrais rien,
Ou tu me croirais hysthérique.
Mais si, sans se laisser charmer,
Ton oeil sait plonger dans les gouffres,
Lis-moi, pour apprendre à m’aimer;
Âme curieuse qui souffres
Et vas cherchant ton paradis,
Plains-moi !… Sinon, je te maudis !
Charles Baudelaire.
***
Представленные тексты, французский оригинал Шарля Бодлера и русский перевод Петра Якубовича, являются эпиграфом к произведению, которое было встречено неоднозначно, более того — осуждено. Эти строки служат своего рода предостережением, приглашением к диалогу, но диалогу с определенным условием. Автор обращается к читателю, рисуя его образ как человека «мирного», «трезвого», «наивного», «доброго». Это тот, кто ценит гармонию, кто не ищет крайностей, кто довольствуется привычным течением жизни, «восторгов трезвых и печалей» — в меру, без потрясений.
Бодлер, через переводчика, сразу же предлагает такому читателю отказаться от своей книги. «Брось эту книгу сатурналий, бесчинных оргий и скорбей!» — звучит призыв. Здесь используются слова, намекающие на нечто запретное, выходящее за рамки обыденности, на глубины страстей, на темные стороны человеческой натуры, которые, возможно, и составляют суть «осуждённой» книги. «Сатурналии» — древнеримские празднества, связанные с безудержным весельем и нарушением обычных норм; «бесчинные оргии» — явное указание на излишества и распущенность; «скорби» — не просто печаль, а глубокое, порой мучительное переживание.
Далее автор уточняет, кто именно не сможет понять его произведение. Это тот, кто «в риторике своей Сатане не подражает». Сатана здесь, вероятно, символизирует искушение, запретное знание, бунт против устоев, познание темных сторон бытия. Если читатель чужд этому, если его «риторика» (способ выражения мыслей, образ жизни) чиста и не запятна подобными «искушениями», то он, скорее всего, сочтет автора «больным», то есть ненормальным, сумасшедшим, или же просто «не поймет ни слова в ней». Это прямое указание на то, что книга затрагивает темы, выходящие за рамки общепринятой морали и здравого смысла, требующие иного подхода к восприятию.
Однако, есть и другая категория читателей, к которой обращается Бодлер. Это те, чей «ум в безднах бродит, ища обетованный рай, скорбит, зовет и не находит». Эти строки рисуют образ ищущей, мятущейся души. «Бездна» — метафора внутреннего мира, полного сомнений, страхов, тайн. «Обетованный рай» — идеал, совершенство, которое человек ищет, но не может обрести в реальной жизни. Такая душа испытывает «скорбь», «зов» — стремление к чему-то большему, к истине, к смыслу, но при этом пребывает в состоянии неопределенности, в мучительном поиске.
Именно к такой душе обращен призыв: «Тогда… О, брат! тогда читай». Автор видит в таком читателе родственную душу, брата по духу, способного понять глубину его переживаний. «И братским чувством сожаленья откликнись на мои мученья!» — это просьба о сочувствии, о понимании, о разделении боли. Бодлер приглашает такого читателя не просто к чтению, но к сопереживанию, к диалогу на уровне глубочайших экзистенциальных переживаний. Он не стремится к поверхностному одобрению, а ищет понимания в тех, кто сам испытал подобную внутреннюю борьбу, кто знает цену поиска и горечь несовершенства.
Французский оригинал, с его более резкими формулировками, такими как «Satan, le rusé doyen» (Сатана, хитрый декан) и «tu me croirais hysthérique» (ты бы счел меня истеричкой), подчеркивает эту идею неприятия обыденностью и притягательности для тех, кто ищет глубин. «Âme curieuse qui souffres / Et vas cherchant ton paradis» (любопытная душа, которая страдает / И идет, ища свой рай) — также ярко характеризует ищущего читателя. Завершающая фраза оригинала, «Plains-moi !… Sinon, je te maudis !» (Пожалей меня! … Иначе я тебя прокляну!), демонстрирует страстность и, возможно, отчаяние автора, который готов на крайние меры, чтобы быть понятым. Перевод Якубовича смягчает эту крайность, но сохраняет суть обращения к родственной душе.
Таким образом, эпиграф служит не просто вступлением, а своеобразным фильтром, отсекающим поверхностного читателя и приглашающим к глубокому, эмоциональному и интеллектуальному диалогу тех, кто готов погрузиться в бездны человеческой души и разделить ее мучительный поиск истины и смысла, даже если этот поиск ведет через «сатурналии», «оргии» и «скорби».