ОТКЛОНЯЮЩАСЯ ЭЛЕГИЯ

1.

Девочки, мальчики, девианты –
поломанные игрушки, лучшие друзья детства –
ваши большие головы и цирковые банты
вижу ещё… И если вглядеться –
худые руки, словно ветки старых яблонь,
под которыми когда-то прятались от мира,
от взрослых, от их непонимающих взглядов. Но долго глазам привыкать к
засвеченной плёнке, к этим выцветшим кадрам памяти, ушам – к музы́ке
имён подзабытых, звучащей теперь лишь в призрачном эхе: Андрейка, Катька
Придурошная, Вовчик Тормоз… Эти прозвища, как метки, как клеймо,
но в них – вся наша история, вся наша неловкая, но искренняя жизнь. Но, безъязыки
и веселы, как дети, не знающие печали, вы приходите в дом мой
в четыре утра, когда город спит, а звезды кажутся ближе. Все как один похожи
на ангелов, низвергнутых с небес, с потускневшим нимбом, но с искрой в глазах:
кто с бубенцом, что звенит в такт нестройному смеху, кто с домброй,
что аккомпанирует нашим бессловесным песням. Так близко, что цыпки на белой коже,
словно прожилки на лепестках давно увядшего цветка,
уже различаю. Садитесь, друзья, и наливайте ж
скорее! Забудьте на время о своих печалях, о своих ранах. Смахните книги (о, труд сизифов!),
что пылятся на полках, эти символы чужих, правильных жизней –
будем мычать и бегать, как звери, освобождённые от цепей, чувствуя пульс жизни
в каждом ударе сердца, в каждом движении тела. Кочан, ты вадишь
и кидаешь сердце моё гудронное, обволакивая его своей странной,
непостижимой любовью: «сифа! сифа!» – этот клич, наш тайный пароль,
наш гимн отверженных. Мы же с вами повенчаны подожжённой
мусоркой, что дымилась под окнами нашего детства, въевшейся кровью первой
убитой лягушки, чья жизнь оборвалась так внезапно, скелетиком ласточки прокажённой,
что упала с крыши, засохшей какашкой, найденной на пыльной дороге, порезом,
оставшимся после игры с острым стеклом, спермой –
первым опытом, первым столкновением с реальностью. Вот, из чего составлено лицо наше,
из этих шрамов, из этих воспоминаний, из этой боли и этой нежности. Молим
Тебя, Которая нам приснилась, таинственная, недостижимая,
Тебя, чьё лицо составлено из небесных молний, из сияния звезд,
из чистоты рассветного неба: пожалуйста, подними нас,
выведи нас из этой тьмы, дай нам крылья, чтобы мы могли летать.

2.

Жарко. Лето пахнет заношенным нижним
бельём, запахом тела, потом, страстью –
лучше б совсем разделись, сняли все маски, все одежды,
что скрывают нашу истинную сущность. Лето пахнет любовью к ближним,
к тем, кто разделяет нашу боль, нашу радость, нашу странность.
Девочки, мальчики, где вы делись?
Куда растворились в этом знойном воздухе, в этой суете?
Где вы прячетесь и в какие двери
стучитесь, большие дети, так и не повзрослевшие,
с глазами, полными наивной веры в чудо?
Слышно, как гремят тарелками в диспансере,
где, быть может, ищут утешения те, кто не выдержал натиска жизни.
А у нас война – война с собой, с миром, с предрассудками.
Сосущая дырочка в ярком свете, маленькая трещина в идеальной картине,
символ нашей уязвимости, нашей хрупкости.
Маленькая ещё, но придёт большая,
в изжелта-серой взвеси, словно пепел после пожара,
станут огнем – тем, что жжётся, не освещая,
все эти буквы, слова, обещания, что так и остались невысказанными,
все эти мечты, что так и не осуществились.
И вот мы вместе,
будем кружиться в луче палатном, в сиянии неземном,
в воздухе прохладном и невинном, словно после дождя,
в воздухе просвеченном, крылатом, несущем нас к небесам –
«Сифа! сифа!» – наш крик, наш зов, наш победный клич
в облаке сапфирном, в синеве бесконечности.
Только сквозь эфирные помехи, сквозь шорох времени,
где-то сбоку, будто из двустволки,
еле различим в далёком эхе
звук, что пронзает тишину,
выстрел по книжной полке,
выстрел по книжной полке – символ разрушения старого мира,
символ освобождения от догм и правил,
символ нашего бунта против устоев,
символ нашей собственной, неповторимой правды.

Антон Азаренков.