Жажда вещей: Поэзия Кирилла Корчагина
что говорит о жажде веще́й? мякоть асфальта, деревья
шумящие в последний раз над частными виноградниками,
щебень железнодорожных путей, прилегающих к почве,
то, что ты спускаешься в море с мола недалеко от центра
и оно горит, над тобой выжигая маленькие континенты
на шее, и учит тебя говорить через волны скайпа о том
что забыто или почти забыто, и вот ты говоришь:
там, где большая никитская сливается с малой никитской
сердце моё лежит и скрежещет, чёрное в жатве вещей
и те, что выходят из баров с зелёными волосами,
задохнутся во влаге, пропитавшей стены особняков —
рядом с ними мы проводили лето, джинны их возводили
и всё осыпалось, выворачивая переулки навстречу
кристаллам рейва и первым рассветным лучам —
так что бы мы сделали с тонким московским морем?
соскоблили бы с наших улиц и в узелках прово́дки
его бы снова нашли струящимся, запечатлевшим
движения наших тел — там где тёплый вздох алифа,
шёлковый шелест ляма, за ними разрядка ха — только
такой будет наша любовь, разъединяющей всё то
что соединено политикой, всё то, что соединено войной
Кирилл Корчагин.
что говорит о жажде веще́й? мякоть асфальта, деревья
шумящие в последний раз над частными виноградниками,
щебень железнодорожных путей, прилегающих к почве,
то, что ты спускаешься в море с мола недалеко от центра
и оно горит, над тобой выжигая маленькие континенты
на шее, и учит тебя говорить через волны скайпа о том
что забыто или почти забыто, и вот ты говоришь:
там, где большая никитская сливается с малой никитской
сердце моё лежит и скрежещет, чёрное в жатве вещей
и те, что выходят из баров с зелёными волосами,
задохнутся во влаге, пропитавшей стены особняков —
рядом с ними мы проводили лето, джинны их возводили
и всё осыпалось, выворачивая переулки навстречу
кристаллам рейва и первым рассветным лучам —
так что бы мы сделали с тонким московским морем?
соскоблили бы с наших улиц и в узелках прово́дки
его бы снова нашли струящимся, запечатлевшим
движения наших тел — там где тёплый вздох алифа,
шёлковый шелест ляма, за ними разрядка ха — только
такой будет наша любовь, разъединяющей всё то
что соединено политикой, всё то, что соединено войной
Кирилл Корчагин.
Эта жажда вещей, эта тяга к материальному, пронизывает всё, словно невидимая нить, связывающая городские пейзажи с глубинными переживаниями. Асфальт, в своей податливой, почти органической текстуре, становится символом поглощения, впитывания всего – и радостей, и горестей. Деревья, чьи листья шелестят в последний раз, предвещая неизбежное увядание, напоминают о быстротечности бытия, о том, что даже самые устойчивые формы жизни подвержены переменам. Железнодорожный щебень, плотно прилегающий к земле, символизирует связь с корнями, с основанием, но одновременно и с путём, с движением, которое может привести как к новому, так и к забвению.
Спуск в море с мола, где вода, кажется, горит, а над головой возникают миниатюрные континенты, – это метафора погружения в глубинные слои сознания, в океан воспоминаний и эмоций. Это момент, когда внешнее и внутреннее сливаются, когда реальность становится сюрреалистичной, а шепот волн – голосом, передающим забытые истины. И тогда, через эти эфемерные каналы связи, словно через волны скайпа, мы начинаем говорить о том, что почти стерлось из памяти, но продолжает жить в нас.
И вот, эти слова обретают форму, когда мы вспоминаем переплетение улиц – Большая Никитская и Малая Никитская, словно две артерии города, где «сердце моё лежит и скрежещет, чёрное в жатве вещей». Это образ боли, тоски, поглощенной материальным миром, где даже самые яркие моменты окрашены в тёмные тона. И те, кто выходит из баров, чьи волосы кажутся неестественно зелёными, словно отражение искусственного света, «задохнутся во влаге, пропитавшей стены особняков». Это образ декаданса, упадка, где роскошь прошлого соседствует с гнетущей атмосферой настоящего. Лето, проведенное рядом с ними, под влиянием невидимых сил – «джиннов», – привело к разрушению, к тому, что «всё осыпалось, выворачивая переулки навстречу кристаллам рейва и первым рассветным лучам». Это столкновение старого и нового, традиционного и авангардного, где хрупкие кристаллические формы рейв-культуры сталкиваются с пробуждением новой реальности.
И тогда возникает вопрос: «так что бы мы сделали с тонким московским морем?». Это не просто водоём, а метафора чего-то эфемерного, ускользающего, что мы пытаемся удержать. Мы бы «соскоблили бы с наших улиц и в узелках прово́дки», пытаясь собрать осколки этого «моря», сохранить его essence. Его бы «снова нашли струящимся, запечатлевшим движения наших тел». Это стремление вернуть прошлое, оживить воспоминания, почувствовать связь с теми, кто был рядом. «Там где тёплый вздох алифа, шёлковый шелест ляма, за ними разрядка ха» – это отсылки к определённым ощущениям, к уникальному опыту, к моменту освобождения, когда всё напряжение спадает. «Только такой будет наша любовь», – заключает поэт, – «разъединяющей всё то, что соединено политикой, всё то, что соединено войной». Это любовь, которая стремится к чистоте, к освобождению от навязанных рамок, к подлинной связи, свободной от конфликтов и идеологических барьеров. Она становится силой, способной разрушить искусственные границы, соединяющие людей, и восстановить естественные, глубокие связи.