В постели слушаю радио
Дожди в Испании, дожди в Париже,
И нервно бегают по улицам вороны.
Француз лопочет, бьёт крылом испанец,
Европа, что поделаешь, Европа.
Звуки чужих языков, незнакомые мелодии, всё это сливается в единый, немного тревожный гул. Казалось бы, такая далекая, другая жизнь, за окном которой, возможно, спешат прохожие под зонтами, а где-то вдалеке слышен гудок поезда, уносящего кого-то в неизвестность. Эта атмосфера европейской меланхолии, проникающая сквозь эфир, ощущается как нечто одновременно притягательное и отстраненное.
А здесь в постели петербургской тихо.
Далёко дремлет лампа на столе, пылятся книги,
И рукопись ворчит, скрежещет буквой,
Как будто не моей рукой возникла.
Тишина петербургской ночи обволакивает, создавая контраст с внешним миром. Свет лампы, упавший на стопку книг, намекает на погружение в другие реальности, в истории, которые ждут своего часа. Пыль на обложках – свидетельство времени, прошедшего с момента их последнего прочтения, но и обещание новых открытий. Рукопись, лежащая рядом, кажется живой сущностью, дышащей своими словами, требующей внимания. Её «ворчание» и «скрежещет буквой» – это не просто метафора, а ощущение внутренней борьбы, поиска нужной фразы, выстраивания сложной конструкции из слов, которая, тем не менее, ощущается как нечто чуждое, как будто она появилась сама по себе, вне воли автора, диктуемая каким-то высшим, непостижимым началом.
Поёт, вздыхая, тёмный итальянец
В приемнике, от гордости раздутом.
Но вот Москва далёкая вплотную
Придвинула лицо и громко дышит.
Смена настроения происходит внезапно. Из утонченных европейских мотивов вдруг доносится страстный, полный эмоций голос итальянца. Его песня, исполненная с «гордостью раздутой», напоминает о южной темпераменте, о страсти, о жизни, бьющей через край. Это как вспышка яркого цвета посреди серой европейской палитры. Но эта яркая картина быстро сменяется. Радиоприемник, казалось бы, должен соединять, но вместо этого он создает ощущение приближения чего-то иного, более мощного и непосредственного. Москва, далекая, но внезапно ставшая «вплотную», «придвинула лицо и громко дышит». Это образ неукротимой энергии, напора, стремительного движения, возможно, даже некоторой агрессивности. Это дыхание большого города, его пульс, который ощущается так близко, что заглушает все остальные звуки, включая далекие дожди и песни. Это столкновение двух миров – мира утонченной, но несколько застывшей Европы и мира динамичной, живой, требующей внимания России, воплощенной в образе Москвы.
Владимир Кучерявкин.