ТРЕТИЙ МУЧИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ

Нет, им не суждены краса и просветленье;

Я повторяю их на память в полусне,

Они — минуты праздного томленья,

Перегоревшие на медленном огне.

Но все мне дорого — туман их появленья,

Их нарастание в тревожной тишине,

Без плана, вспышками идущее сцепленье:

Мое мучение и мой восторг оне.

Кто знает, сколько раз без этого запоя,

Труда кошмарного над грудою листов,

Я духом пасть, увы! я плакать был готов,

Среди неравного изнемогая боя;

Но я люблю стихи — и чувства нет святей:

Так любит только мать, и лишь больных детей.

Иннокентий Анненский.

ТРЕТИЙ МУЧИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ

Нет, им не суждены краса и просветленье;

Я повторяю их на память в полусне,

Они — минуты праздного томленья,

Перегоревшие на медленном огне.

Но все мне дорого — туман их появленья,

Их нарастание в тревожной тишине,

Без плана, вспышками идущее сцепленье:

Мое мучение и мой восторг оне.

Кто знает, сколько раз без этого запоя,

Труда кошмарного над грудою листов,

Я духом пасть, увы! я плакать был готов,

Среди неравного изнемогая боя;

Но я люблю стихи — и чувства нет святей:

Так любит только мать, и лишь больных детей.

Иннокентий Анненский.

Эти строки, наполненные глубокой рефлексией и самоанализом, раскрывают сложную, почти болезненную связь поэта с процессом творчества. «Краса и просветленье» — это те идеальные, сияющие вершины, к которым, казалось бы, стремится любое искусство. Однако лирический герой Анненского признает, что его создания, его «они», несут в себе иные, более приземленные, но оттого не менее ценные качества. Это не яркие вспышки гениальности, а скорее «минуты праздного томленья», которые, подобно тлеющим углям, «перегорели на медленном огне». Здесь ощущается не столько стремительный полет вдохновения, сколько медленное, выстраданное созревание мысли и чувства.

Несмотря на эту, казалось бы, скромность, поэт находит в этом процессе нечто глубоко дорогое. «Туман их появленья» — это неясность, неопределенность первоначального импульса, который, тем не менее, завораживает. «Нарастание в тревожной тишине» — это ощущение предчувствия, зарождающейся идеи, которая еще не обрела четких форм, но уже вызывает внутреннее волнение. «Без плана, вспышками идущее сцепленье» — это описание интуитивного, хаотичного, но в то же время органичного процесса рождения стихов. Это не рациональное построение, а скорее игра подсознания, где отдельные образы и мысли соединяются спонтанно, создавая неповторимую мозаику. И именно в этом хаосе, в этой непредсказуемости кроются «мое мучение и мой восторг». Мучение от борьбы с непокорным материалом, с собственными сомнениями; восторг от каждого удачного оборота, от каждого найденного слова, которое, подобно искре, освещает внутренний мир.

Поэт откровенно говорит о тех моментах, когда творческий процесс становится настоящим испытанием. «Кто знает, сколько раз без этого запоя, / Труда кошмарного над грудою листов, / Я духом пасть, увы! я плакать был готов». «Запой» здесь — метафора погружения в стихию творчества, которая может быть как опьяняющей, так и изнуряющей. «Труд кошмарный» — это прямое указание на тяжесть работы, на бесконечные переписывания, на борьбу с собственной неудовлетворенностью. «Груда листов» — это материальное воплощение этих мучительных усилий, свидетельство долгих часов, проведенных в поисках нужной формы, нужного звучания. «Духом пасть» и «плакать был готов» — это признание уязвимости, моменты отчаяния, когда кажется, что силы исчерпаны, а цель недостижима. «Среди неравного изнемогая боя» — это образ битвы с самим собой, с внутренними препятствиями, с несовершенством собственного языка.

Но несмотря на все трудности, на всю эту «изнемогу», поэт утверждает свою незыблемую любовь к стихам. «Но я люблю стихи — и чувства нет святей». Эта любовь оказывается высшей ценностью, своего рода абсолютом в его внутреннем мире. Она трансцендентна, она превосходит все страдания и сомнения. И здесь возникает поразительное сравнение: «Так любит только мать, и лишь больных детей». Эта аналогия подчеркивает всепоглощающую, безусловную, жертвенную природу поэтовой любви к своему творению. Как мать любит своего ребенка, несмотря на его недуги, слабости, трудности, так и поэт любит свои стихи, даже когда они далеки от совершенства, когда они рождены в муках и сомнениях. Эта любовь не ищет внешней похвалы или признания, она коренится в самой сути бытия, в глубокой внутренней связи между создателем и созданным. Это чувство, которое очищает, возвышает и придает смысл всему, даже самому мучительному процессу.