Стихотворение Бориса Поплавского: Первый снег и экзистенциальная тоска

Снег идёт над голой эспланадой;
Как деревьям холодно нагим,
Им должно быть ничего не надо,
Только бы заснуть хотелось им.

Скоро вечер. День прошёл бесследно.
Говорил; измучился; замолк,
Женщина в окне рукою бледной
Лампу ставит жёлтую на стол.

Что же Ты, на улице, не дома,
Не за книгой, слабый человек?
Полон странной снежною истомой
Смотришь без конца на первый снег.

Всё вокруг Тебе давно знакомо.
Ты простил, но Ты не в силах жить.
Скоро ли уже ты будешь дома?
Скоро ли ты перестанешь быть?

Борис Поплавский.

Снег идёт над голой эспланадой;
Как деревьям холодно нагим,
Им должно быть ничего не надо,
Только бы заснуть хотелось им.

Скоро вечер. День прошёл бесследно.
Говорил; измучился; замолк,
Женщина в окне рукою бледной
Лампу ставит жёлтую на стол.

Что же Ты, на улице, не дома,
Не за книгой, слабый человек?
Полон странной снежною истомой
Смотришь без конца на первый снег.

Всё вокруг Тебе давно знакомо.
Ты простил, но Ты не в силах жить.
Скоро ли уже ты будешь дома?
Скоро ли ты перестанешь быть?

Борис Поплавский.

Холодный воздух щиплет щеки, проникая под воротник пальто. Белые хлопья, словно заблудшие мотыльки, кружатся в тусклом свете фонарей, ложась на мокрый асфальт, на голые ветви деревьев, превращая привычный городской пейзаж в нечто ирреальное, зыбкое. Эспланада, обычно оживленная, теперь пустынна, её широкое пространство затянуто пеленой снега, словно покрывалом, скрывающим следы прошедшего дня. Деревья, лишенные листвы, стоят как скелеты, их черные силуэты резко контрастируют с белым покровом. Их безмолвие кажется утешением, приглашением к покою, к забвению. В этом застывшем мгновении нет места суете, нет желаний, только глубинная, всеобъемлющая усталость.

Вечер сгущается, стирая последние отблески уходящего дня. Он принес с собой не только холод и снег, но и ощущение опустошенности. Слова, сказанные в течение дня, кажется, потеряли всякий смысл, растворившись в этой метели. Молчание – вот единственная форма существования, позволяющая примириться с этой бессмысленностью. А там, в окне, свет лампы, мягкий, жёлтый, словно маяк в этом снежном царстве, намекает на тепло и уют, но для тебя, стоящего на улице, он кажется недостижимым. Женщина, устанавливающая лампу, – символ домашнего очага, но ты сам себя от него отдалил, или, быть может, он сам от тебя отказался.

И ты стоишь, сломленный, не находя себе места. Почему ты здесь, на улице, а не в тепле дома, за чтением книги, в уединении, которое могло бы принести хоть какое-то облегчение? Твоя душа наполнена странной, почти болезненной истомой, порожденной этим первым снегом. Он несет в себе какую-то первозданную чистоту, но для тебя она лишь подчеркивает грязь и несовершенство мира, и твоей собственной жизни. Взгляд прикован к падающим снежинкам, к их бесконечному танцу, и в этом танце ты ищешь ответы, которых нет, или, быть может, которые ты уже знаешь, но боишься признать.

Этот город, эти улицы, эти дома – всё тебе до боли знакомо. Каждый камень, каждый поворот, каждая тень. Ты прожил здесь, казалось бы, целую жизнь, но теперь она кажется чужой, не твоей. Ты пытался простить, пытался найти примирение, но эта попытка лишь обнажила твою слабость, твою неспособность жить дальше. Груз прошлого, невысказанные обиды, несбывшиеся мечты – всё это давит, не давая дышать. И теперь, в этой снежной тишине, главный вопрос становится всё более острым, всё более неотвратимым: когда же ты наконец обретешь покой, когда же эта мучительная борьба закончится, когда же ты перестанешь быть?