Тело знает, что можно быть и кошечкой, и ящеркой

Тело знает, что можно быть и кошечкой, и ящеркой,
внутри него — втягивание и убийство.
Разумеется, этот мрамор не что иное как кусок спины
и гофрированное ребро, отсюда мысли о боге.
В последние дни я часто вспоминаю о детстве на животе,
у меня его не было, лёжа на боку
⠀⠀⠀⠀⠀мир казался почти безопасным,
теперь я могу откинуться на кровати, как выроненная бумага,
(как много книг расставлены в лесу, никто их не читал)
снова пальцы проходят сквозь волосы и обнажение шеи,
это фуксия или petite mort? Носи этот чокер, не снимая.
Страх — это игра с быком, так что если и грабить твою постель,
то револьвер обязательно должен быть заряжен, без оболочки
наволочки и белья. Прижавшись к кромке, повторим всё тот же
вопрос:
«Я кошечка или ящерка?» «Кошка или агама древесная?»
«Киска, киска, пустынная игуана?»

София Амирова.

Тело знает, что можно быть и кошечкой, и ящеркой,
внутри него — втягивание и убийство.
Разумеется, этот мрамор не что иное как кусок спины
и гофрированное ребро, отсюда мысли о боге.
В последние дни я часто вспоминаю о детстве на животе,
у меня его не было, лёжа на боку
⠀⠀⠀⠀⠀мир казался почти безопасным,
теперь я могу откинуться на кровати, как выроненная бумага,
(как много книг расставлены в лесу, никто их не читал)
снова пальцы проходят сквозь волосы и обнажение шеи,
это фуксия или petite mort? Носи этот чокер, не снимая.
Страх — это игра с быком, так что если и грабить твою постель,
то револьвер обязательно должен быть заряжен, без оболочки
наволочки и белья. Прижавшись к кромке, повторим всё тот же
вопрос:
«Я кошечка или ящерка?» «Кошка или агама древесная?»
«Киска, киска, пустынная игуана?»

Этот внутренний диалог, пульсирующий в тексте, отражает сложную природу самовосприятия, где границы между инстинктами, желаниями и страхами размыты. Тело, как вместилище этих противоречий, одновременно является источником и уязвимости, и силы. Образ «мрамора» как части спины и ребра намекает на хрупкость человеческой плоти, на ее подверженность разрушению, но также и на скрытую в ней величие, подобное античным статуям. Отсюда и рождаются размышления о божественном, о чем-то высшем, что может дать смысл этой бренной оболочке.

Воспоминания о детстве, которых, как признается лирическая героиня, у нее не было, парадоксально становятся якорем, попыткой найти опору в утраченном. Поза на боку, когда мир казался «почти безопасным», символизирует уход от реальности, стремление к тишине и уединению, где внешние угрозы отступают. Теперь же, откинувшись на кровати, подобно «выроненной бумаге», героиня ощущает свою пассивность, свою подверженность внешним воздействиям, подобно тому, как книги в лесу остаются непрочитанными, их смысл теряется в безмолвии.

Повторяющийся жест «пальцы проходят сквозь волосы и обнажение шеи» становится ритуалом, поиском утешения или, наоборот, подтверждением уязвимости. Фуксия, как символ страсти и увядания, и «petite mort» – малая смерть, мимолетное состояние экстаза или отрешенности, сливаются в единое переживание. Чокер, как символ привязанности и одновременно ограничения, становится неотъемлемой частью этой игры с собой.

Страх, представленный как «игра с быком», требует полной готовности, заряженного «револьвера», готовности к действию, к защите. Отсутствие «оболочки» наволочки и белья символизирует обнаженность, отсутствие защиты, когда любое прикосновение может стать опасным. Прижавшись к кромке, к краю, героиня вновь и вновь задает себе вопросы, пытаясь определить свою идентичность, свою сущность. «Кошечка» и «ящерка», «кошка» и «агама древесная», «киска» и «пустынная игуана» – эти образы, перетекающие друг в друга, демонстрируют многогранность женской природы, ее способность быть нежной и хрупкой, но также дикой, инстинктивной и неукротимой. Это постоянный поиск баланса между двумя крайностями, между желанием быть любимой и потребностью в свободе, между уязвимостью и силой.

София Амирова.