ДУВРСКИЙ ПЛЯЖ

1.

пока мы шли на пляж, я увидал
оливковую фуру из литвы
и желтую – из нидерландов.
Эти грузовики, как яркие пятна на сером полотне дороги, символизировали дальние путешествия, пересечение границ, чужие земли, которые так контрастировали с привычным пейзажем. Они везли, наверное, какие-то товары, чьи названия мы не знали, чьи маршруты были нам неведомы. Их присутствие здесь, на пути к морю, добавляло ощущение глобальности, того, что мир большой и разнообразный, и мы лишь маленькая его часть.
но пляж нам посмотреть не удалось,
мы разминулись с римским маяком
и местом, где до нашей эры
высаживался юлий цезарь
и где побило штормом корабли.
Мы шли, возможно, в предвкушении увидеть то самое место, которое помнило шаги великого полководца, где история оставила свой след. Представить себе эти древние корабли, борющиеся с морской стихией, почувствовать дыхание веков – это было бы, наверное, очень сильное переживание. Но, как это часто бывает, реальность оказалась немного иной. Мы не смогли добраться до самого пляжа, возможно, из-за каких-то непредвиденных обстоятельств, или просто потому, что наша тропа повела нас в другом направлении.

мы поднялись на белую скалу,
и собирали ежевику,
и слизывали с пальцев сок.
Эта белая скала, высившаяся над побережьем, стала нашим новым ориентиром. Сбор ежевики – это такое простое, земное занятие, которое позволяет отвлечься от мыслей о великих событиях и погрузиться в настоящий момент. Сладкий, терпкий сок, остающийся на пальцах, – это вкус лета, вкус природы, неиспорченной цивилизацией. Это момент чистого, непосредственного ощущения.
оттуда всё казалось детским:
куб терминала, фура из литвы,
и говорок диспетчера, и море,
картавый плеск его на мелководье,
и круглый берег – отраженный свет.
С высоты, откуда открывался вид на порт и окрестности, все объекты приобретали какой-то игрушечный, условный вид. Огромный контейнерный терминал, похожий на детский конструктор, казался не таким уж внушительным. Даже шум города, доносящийся откуда-то издалека, звуки, которые обычно кажутся важными и неотложными, здесь, с высоты, превращались в нечто незначительное. Море, с его тихим, почти ленивым плеском, казалось дружелюбным и безмятежным. Отраженный в воде свет создавал ощущение чего-то нереального, сказочного.

2.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀о.д.

иная жизнь не лезет в горло,
и берег дальний – греча с луком,
теперь мычанье моря состоялось,
как в букваре родная речь – открой
дверь навсегда: несладкий воздух тянет
одну и ту же злую ноту – я не буду
о времени и жизни говорить…
Этот переход от внешнего наблюдения к внутренним переживаниям очень резкий. «Иная жизнь» – это, вероятно, та жизнь, которая не соответствует ожиданиям, которая кажется чужой и неприятной. «Берег дальний» в таком контексте становится символом чего-то недостижимого, но при этом связанного с чем-то приземленным, даже скучным, как «греча с луком». «Мычанье моря» – это уже не тот ласковый плеск, а нечто более мощное, неумолимое, возможно, даже пугающее. Оно «состоялось», то есть стало реальностью, с которой приходится считаться. Сравнение с «букварем» и «родной речью» подчеркивает, что это фундаментальная, базовая реальность, которую нельзя игнорировать. Открыть «дверь навсегда» – это принять эту реальность, смириться с ней. «Несладкий воздух» и «злая нота» – это ощущение уныния, безысходности, которое витает в воздухе. Автор намеренно отказывается говорить о времени и жизни, потому что эти темы, вероятно, слишком болезненны или сложны для осмысления в данный момент.

тот берег остывает на глазах,
там франция, как мертвая старуха,
напудренная, с мушкой над губой,
лежит… скажи мне карту, ведьма!
Образ Франции, увиденной с этого берега, особенно силен и тревожен. Она предстает не как живая, развивающаяся страна, а как нечто застывшее, умирающее. «Мертвая старуха, напудренная, с мушкой над губой» – это образ искусственности, ушедшей красоты, маски, скрывающей внутреннюю пустоту и разложение. Это образ прошлого, которое не хочет отпускать, но и не может дать новой жизни. «Остывает на глазах» – это метафора угасания, потери жизненных сил. Обращение к «ведьме» с просьбой «скажи мне карту» – это отчаянный призыв к чему-то могущественному, знающему, способному указать путь, возможно, даже к выходу из этого состояния. Это поиск ориентира в мире, который кажется потерянным и враждебным.

Григорий Стариковский.