Пейзаж снов и деревьев

Ветер летает здесь не всегда, но деревья всегда
его догоняют. А деревья всегда догоняет ночь.
И один из моих снов неизменно настигнет этот пейзаж.
Взвинченная лестница ростом в рой петель и
самоуправством в три плеча ловит – пируэт за пируэтом,
перескакивая через брошенные едва не в каждом –
то свистящие шепоты и клятвы, то вожделение,
умоисступление, и винный жгут из сплющенных
в четверть окон листает – настоящие и надуманные…
но и те, и эти благословляют с верхов – все камни,
что пригреют их от налета добродетелей,
назойливее которых только гарпии.

На спуске из старобытного замка – толпа деревьев:
старичье-эмигранты, дернувшие из австро-венгерских
подданных – в чехи, и дети их, завзятые чехи.
Высматривают ветер, рокочут и собираются жить
дальше и дальше. Заскучавшие в старом обличье
сосны перевоплощаются в дубы и буки, и каждый
лист зряч – и видит солнце во всех проекциях сразу.
И земля им полна и милостива.

Этот неразрешимый оттенок зеленого – как ноющая,
саднящая нота, которую натягивает смычок – и
заодно отпиливает от меня остаток времен.
А ниже – убегает по треку реки вода, и вечно уносит –
не то корзину с героем, не то миску лодки.
Сколько еще деревьев сманит с собой ночь и не сможет
удержать, сколько уплывет корзин и мисок?
Сколько раз мне снова приснится эта вырванная
из пейзажа страница?

Как очередь за младенцами наперебой воркует
лишь о младенцах, так листы того леса щебечут
о том, что славно нацелить на мир – тьму-тьмущую
глаз и узреть его как абсолютную радость,
так в веренице на тот свет турусничают
только о скором транспорте – и так мозжит этот
оттенок зеленого, и пилит, и пилит меня за…
ну, не суть, за какие грехи.

Этот пейзаж, запечатленный в памяти, словно древний свиток, разворачивается вновь и вновь, оживая под натиском сновидений. Лестница, ведущая не столько вверх, сколько вглубь, к самым корням бытия, метафорически описывает спираль человеческих страстей и заблуждений. Она взбирается, петля за петлей, через заросли несказанных слов, через искушения, что исходят от призрачных, сплющенных в четверть окон, словно от растрескавшихся зеркал, отражающих искаженную реальность. Эти окна, как и сами камни, хранят в себе отпечатки пережитого, как радости, так и боли, и даже добродетели, когда они становятся самоцелью, приобретают налет назойливости, подобной крылатым чудовищам из древних мифов.

Спуск из замка, символа ушедшей эпохи, ведет к аллее деревьев, которые сами стали свидетелями смены времен. Старые сосны, ветераны австро-венгерской империи, превратились в мудрых дубов и буков, их потомство, уже не помнящее прошлого, полностью интегрировалось в новую реальность. Они, подобно вечным путникам, вглядываются в горизонт, ожидая новых ветров, новых перемен, и их шепот, рокот листьев, обещает продолжение жизни, бесконечное движение. Каждый лист, пронизанный солнечным светом, кажется живым, всевидящим оком, способным одновременно воспринимать мир во всей его многомерности. Земля же, как заботливая мать, обнимает их, даруя силу и милость.

Невыразимый оттенок зеленого, пульсирующий жизнью, становится источником глубокой меланхолии. Он подобен звуку скрипки, натянутой до предела, которая не только создает мелодию, но и отсекает от меня мгновения, стирая следы времени. Река, несущая свои воды вниз, по извилистому руслу, уносит с собой что-то неуловимое – то ли надежду, то ли забвение, то ли символ утраченного идеала, заключенный в хрупкую корзину или легкую лодку. Вопрос о том, сколько еще деревьев будет поглощено ночью, сколько мечтаний унесет поток, остается открытым, как и вопрос о том, сколько раз этот фрагмент реальности, вырванный из общего полотна, будет возвращаться в сновидениях.

Подобно толпе, сосредоточенной на одном, будь то младенцы или скорый путь в иную реальность, листья этого леса, кажется, одержимы одной идеей – увидеть мир во всей его полноте, воспринять его как источник абсолютного счастья. Но этот взгляд, столь интенсивно направленный на внешний мир, одновременно становится источником внутреннего напряжения. Оттенок зеленого, столь яркий и всепроникающий, продолжает давить, словно невидимый молот, который, однако, не разрушает, а скорее, оттачивает, шлифует, обнажая скрытые грани бытия, заставляя вновь и вновь размышлять о неразрешимости некоторых тайн.

Юлия Кокошко.