НЕКОЛЫБЕЛЬНАЯ

мехом отороченная
дождливая ночь
как кошка
в кривую погоду
сушится об сухое

нет, ты представь

кошка сушится об сухарь
мышь приходит за крошками, а там жижица
мышь тогда тоже намокает
и говорит: давай покажу тебе где амбары
а ты за это принеси мне сычуг

нет, я не так рассказываю

это были два сухаря
или двое проснувшихся
не людей — не зверей
на груди друг у друга

вставай, пойдём

⠀⠀
Анна Глазова.

***

Эта «неколыбельная» – словно причудливый, сюрреалистический сон, где привычные образы и события искажаются, приобретая новые, тревожные смыслы. Дождливая ночь, окутанная мехом, напоминает о чем-то первобытном, диком, не поддающемся контролю. Это не ласковое объятие, а скорее холодное, колючее покрывало, сквозь которое пробивается сырость и неуют. Кошка, сушащаяся «об сухое», – это уже первая трещина в логике, намек на абсурдность происходящего. Она ищет тепла, но находит лишь пустоту, сухую, как одиночество.

И вот начинается цепочка совершенно нелепых, но завораживающих событий. Кошка сушится об сухарь – это уже не просто странно, это метафора чего-то настолько неправильного, что вызывает недоумение. Сухарь, символ засухи, безжизненности, становится источником тепла для существа, которое само по себе олицетворяет скрытую энергию и грацию. А мышь, пришедшая за крошками, обнаруживает «жижицу» – влажное, липкое разочарование. Ее ожидания не оправдались, и теперь она сама становится жертвой этой сырости, этого непонимания.

Но дальше – еще интереснее. Мышь, намокнув, предлагает сделку: показать амбары в обмен на сычуг. Это уже не просто животные инстинкты, это зародыши какого-то подобия договора, примитивного обмена, основанного на нужде и отчаянии. Амбары – символ изобилия, запасов, надежды. Сычуг – орган, связанный с перевариванием, с жизненной силой, но здесь, в контексте мыши, он приобретает оттенок чего-то более экзотического, даже пугающего. Это уже не просто крошки, это игра на выживание, где каждый ищет свою выгоду в этом искаженном мире.

Однако автор тут же обрывает эту линию, говоря: «нет, я не так рассказываю». Это признание в том, что истинный смысл кроется не в буквальном следовании сюжету, а в атмосфере, в ощущении, которое он создает. И вот появляется новая, еще более загадочная картина: «это были два сухаря или двое проснувшихся». Сухари здесь, возможно, символизируют иссохшие от страсти или отчаяния существа, лишенные жизненных соков. Или же это метафора чего-то хрупкого, готового рассыпаться. «Двое проснувшихся» – это уже не просто мышь и кошка, это нечто более сложное, более человечное, но при этом «не люди — не звери». Это существа на грани, потерявшие свои прежние определения, существующие в пограничном состоянии.

И они «на груди друг у друга». Это образ близкого, интимного, но в то же время тревожного единения. Грудь – символ жизни, тепла, но здесь, в сочетании с «сухарями» или «не людьми — не зверями», это может означать и последнее убежище, и хрупкую опору в этом хаосе. Это близость, рожденная не любовью, а, возможно, общим одиночеством, общей немощью.

Завершающая фраза «вставай, пойдём» – это не призыв к действию в привычном понимании. Это скорее прощание с этим сном, с этой иллюзией, с этим странным, но завораживающим миром. Это переход к реальности, которая, возможно, не менее абсурдна, но уже другая. Это приглашение выйти из этого сюрреалистического пространства, оставив позади кошек, мышей и сухари, но сохранив в себе ощущение этой «кривой погоды», этого странного, мехом отороченного мира.

Анна Глазова.