Травма и сланец: исследование природы боли

Травма, как оказывается, прячется за камнями.
Там, где растёт сланец, там она и гнездится. Кормится,
ведя ночную охоту; скулит; не попадается на глаза.
С другой стороны, в чём её винить; что ненаходима?
О, эти звуки душистых лопат, чавкающих слякотью!
О, эти звуки, и где-то глубоко — мшистый возлюбленный голос жены.
Будем взбираться на вершину каждой деревни в поисках травмы.
Будем взбираться на каждое дно, в поисках одного.
Как выглядит сланец? Где он растёт?
Как выглядит травма? В чём её уязвимость?
Через него текут горные реки, конские слёзы, олений пот.
Через неё текут клочья памяти, разные мёртвые, мышки-полёвки, неразлагаемый мусор.
Или это просто пушистая тушка с огромным хвостом (горностая? куницы?),
возникающая из ниоткуда
и исчезающая во тьме, в которой нет никаких ориентиров?

Александр Малинин.

Травма, как оказывается, прячется за камнями.
Там, где растёт сланец, там она и гнездится. Кормится,
ведя ночную охоту; скулит; не попадается на глаза.
С другой стороны, в чём её винить; что ненаходима?
О, эти звуки душистых лопат, чавкающих слякотью!
О, эти звуки, и где-то глубоко — мшистый возлюбленный голос жены.
Будем взбираться на вершину каждой деревни в поисках травмы.
Будем взбираться на каждое дно, в поисках одного.
Как выглядит сланец? Где он растёт?
Как выглядит травма? В чём её уязвимость?
Через него текут горные реки, конские слёзы, олений пот.
Через неё текут клочья памяти, разные мёртвые, мышки-полёвки, неразлагаемый мусор.
Или это просто пушистая тушка с огромным хвостом (горностая? куницы?),
возникающая из ниоткуда
и исчезающая во тьме, в которой нет никаких ориентиров?

Сланец, этот слоистый камень, с его прохладной, влажной поверхностью, часто встречается в местах, где земля ещё помнит древние наслоения, где время оставило свои отпечатки в виде грубых, неприступных скал. Его серые, иногда с зеленоватым или синеватым оттенком, плоскости служат идеальным укрытием для всего, что стремится остаться незамеченным, скрытым от света и посторонних глаз. Так и травма, словно хищник, предпочитает тенистые ущелья, ущелья человеческой души, где её трудно обнаружить, где она чувствует себя в безопасности, чтобы переваривать свою добычу — болезненные воспоминания, невысказанные обиды, страхи.

Ночная охота травмы — это не погоня за добычей в буквальном смысле. Это, скорее, погружение в глубины подсознания, где она питается отголосками прошлого, тревожными снами, неясными предчувствиями. Её скулёж — это не звук животного, а тихий, изматывающий шепот сомнений, который преследует человека в самые уязвимые моменты, когда сознание ослаблено, когда ночь кажется бесконечной. Она не попадается на глаза, потому что её истинная природа ускользает от рационального понимания, она — ощущение, а не конкретный образ.

И всё же, кто может осудить её за это стремление к скрытности? Разве не естественно для боли искать уединения, чтобы залечить свои раны? Её ненаходимость — это не злонамеренность, а, возможно, защитный механизм, инстинкт самосохранения.

Звуки душистых лопат, чавкающих слякотью, — это метафора работы с землей, с чем-то первобытным, с чем-то, что связано с процессом похорон или, наоборот, с рождением чего-то нового из недр земли. Это может быть образ забвения, когда прошлое зарывается глубоко, или образ тяжёлого труда по извлечению чего-то ценного из земли. А мшистый, возлюбленный голос жены, доносящийся откуда-то из глубины, — это символ утешения, домашнего очага, напоминание о том, что даже в самых тёмных временах есть свет, есть любовь, которая может стать опорой.

Наша задача — не избегать этих мрачных мест, а наоборот, исследовать их. Взбираться на вершину каждой деревни, в каждом уголке человеческого бытия, в каждом уголке сознания, чтобы найти эту неуловимую травму. Это метафора самоанализа, самопознания, стремления понять природу своих внутренних страданий. Искать её на каждом дне — это значит погружаться в самые глубокие слои своей психики, не останавливаясь перед трудностями.

Как выглядит сланец? Он слоист, хрупок, но в то же время прочен, способен выдерживать натиск стихий. Он отражает свет, но его глубина скрывает тайны. Так и травма — она может быть многослойной, состоять из множества переплетающихся переживаний. Её уязвимость — в её хрупкости, в её способности раскалываться под давлением, но в то же время она может придавать человеку особую прочность, закалять его.

Через сланец текут горные реки, символизируя природные силы, которые могут размывать и менять ландшафт, так же как время и события могут изменять человеческую жизнь. Конские слёзы и олений пот — это образы сильных эмоций, переживаний, которые оставляют свой след, подобно тому, как вода вымывает породу.

Через травму текут клочья памяти, как обрывки старых фотографий, нечёткие, но несущие в себе заряд эмоций. Различные мёртвые — это, возможно, не только физические ушедшие, но и умершие части нашей личности, отжившие убеждения, которые продолжают влиять на нас. Мышки-полёвки — мелкие, суетливые существа, символизирующие тревоги, страхи, которые постоянно мелькают на периферии нашего сознания. Неразлагаемый мусор — это то, что мы не можем отпустить, что годами накапливается внутри, отравляя нашу жизнь.

Или же травма — это всего лишь мимолётное явление, эфемерное существо, похожее на пушистую тушку с огромным хвостом, вроде горностая или куницы, внезапно появляющееся из тени и так же внезапно исчезающее во тьме, где нет никаких ориентиров, где теряется всякое ощущение пространства и времени? Эта аллегория подчёркивает внезапность и неуловимость травматических переживаний, их способность появляться и исчезать, оставляя после себя лишь смутное ощущение утраты или необъяснимого страха.

Александр Малинин.