и смастерил в воздухе колодец
что тянет ноги и руки к земле
воду неживую берёт за грудки
и очнуться просит
вода же ждёт
времени матрёшечной очереди
ритмически настроенной честности
по коже соль переходит в плохую примету
меня и тебя
различаешь неточно
скачок по огню — бесполезно
всё равно ты весь воздухом израстаешься
знак волновался в железе окна
сверчком застрявшим в снегу
среди белого дня
от холода слово не попадает на зуб
маленькая звезда
как по линейке
вышагивает
душа-первоклассница
в фартуке
вытянутом в длину
с несколькими буквами алфавита
Евгения Суслова.
И смастерил в воздухе колодец, где земля уже дыханием обнимала небо — что тянет ноги и руки к земле, как притяжение старой любви, которая не уходит, а только становится ближе, впитывая в себя всё, что между небом и землёй. Вода неживая берёт за грудки, не ждёт, чтобы её погладили, — она просто находит, где в воздухе остались следы живого, где ещё кружится тепло, не растворённое в холоде. Она очнуться просит не как молитва, а как привычка: после дождя, когда стёкла запотели от того, что внутри ещё теплится, от того, что мы не успеваем уйти.
Вода ждёт времени матрёшечной очереди — не потому, что она медлительна, а потому, что каждый её капельку ждёт свой вес, свой веер возможностей. Она ритмически настроена на честность, как музыка, которую играют не для себя, а для того, чтобы кто-то другой услышал её до конца. Вода не спешит, она переживает каждую секунду, как матрёшка, которую раскрывают по слоям: сначала верхняя коробочка, потом средняя, и только потом — самая маленькая, та, что держит в себе всё остальное.
- По коже соль переходит в плохую примету, когда мы перестаём различать свои следы.
- Она не просто оставляет ожоги — она заставляет нас замедлиться, чтобы понять, где мы были, а где только были.
- Меня и тебя различаешь неточно, потому что и ты, и я — это не просто тела, а цепи привычек, которые растут, как корни, и иногда забирают всё, что между ними.
- Мы не видим друг друга, потому что каждый из нас — это и воздух, и камень, и то, что между ними.
Скачок по огню — бесполезно, потому что огонь не ждёт, чтобы мы прыгнули. Он уже всё, что есть в воздухе, превратил в себя, и остаётся только раствориться в нём, чтобы не остаться навечно — как пепел, который не хочет быть пеплом, а хочет быть чем-то другим. Ты весь воздухом израстаешься, потому что не знаешь, где ты был, а где только был, и поэтому каждый шаг — это попытка найти границу между тем, что ты, и тем, что ты не был.
Знак волновался в железе окна, как живой, — не потому, что он был неспокойным, а потому, что он был открыт. Он знал, что за окном всё ещё дышит, что в снегу застрял сверчок, который не ушёл, а только стал частью белого дня, который не хочет быть белым, а хочет быть чем-то другим. От холода слово не попадает на зуб, потому что оно уже не для нас — оно для того, кто ещё не пришёл, для того, кто ещё не нашёл его, когда оно ещё было живым.
Маленькая звезда вышагивает по линейке, как первоклассница, которая только учится ходить. Она не торопится, не спешит быть большой, — она просто идёт, шаг за шагом, пока не найдёт своё место. Её душа в фартуке, вытянутом в длину, как память о том, что мы когда-то были детьми, когда ещё не знали, что мы — это не только мы. Она держит в себе несколько букв алфавита, которые мы не учили, которые не были в учебнике, — те, что пришли с ветром, с дождём, с тем, кто не был в списке.