TRÄUMEREI
Сливались ли это тени,
Только тени в лунной ночи мая?
Это блики, или цветы сирени
Там белели, на колени
Ниспадая?
Наяву ль и тебя ль безумно
И бездумно
Я любил в томных тенях мая?
Припадая к цветам сирени
Лунной ночью, лунной ночью мая,
Я твои ль целовал колени,
Разжимая их и сжимая,
В томных тенях, в томных тенях мая?
Или сад был одно мечтанье
Лунной ночи, лунной ночи мая?
Или сам я лишь тень немая?
Иль и ты лишь мое страданье,
Дорогая,
Оттого, что нам нет свиданья
Лунной ночью, лунной ночью мая…
Иннокентий Анненский.
(из «Трилистника лунного»)
TRÄUMEREI
Сливались ли это тени,
Только тени в лунной ночи мая?
Это блики, или цветы сирени
Там белели, на колени
Ниспадая?
Наяву ль и тебя ль безумно
И бездумно
Я любил в томных тенях мая?
Припадая к цветам сирени
Лунной ночью, лунной ночью мая,
Я твои ль целовал колени,
Разжимая их и сжимая,
В томных тенях, в томных тенях мая?
Или сад был одно мечтанье
Лунной ночи, лунной ночи мая?
Или сам я лишь тень немая?
Иль и ты лишь мое страданье,
Дорогая,
Оттого, что нам нет свиданья
Лунной ночью, лунной ночью мая…
Иннокентий Анненский.
(из «Трилистника лунного»)
Эти строки, наполненные меланхолией и невысказанной тоской, переносят нас в мир сновидений, где реальность и фантазия переплетаются настолько тесно, что граница между ними стирается. Майская ночь, окутанная лунным светом, становится идеальным фоном для этой эфемерной сцены. Автор задается вопросом, были ли тени, увиденные им, лишь игрой света или воплощением нежных, белых цветов сирени, ниспадающих, словно покров, на колени. Эта двойственность порождает сомнение: было ли чувство, охватившее его, реальным, или же оно было порождением того же таинственного мая, когда даже прикосновения к цветам сирени казались поцелуями, а лунный свет лишь усиливал ощущение близости.
Он вспоминает, как в те же томные тени мая, под покровом лунной ночи, он припадал к цветам сирени, и эти прикосновения, казалось, были такими же страстными, как и те, что он, возможно, дарил любимой. Сжатие и разжатие коленей – метафора, передающая всю гамму чувств: от нежности и трепета до страстного желания. Но даже эти яркие, чувственные образы окутаны пеленой неопределенности. Возможно, весь этот сад, эта майская ночь, были лишь порождением его воображения, иллюзией, сотканной из лунного света и аромата сирени.
А может быть, и сам он был лишь немая тень, призрачная фигура, скользящая по краю реальности. И тогда, закономерно возникает вопрос: не является ли она, его «дорогая», также лишь воплощением его собственных страданий, его нереализованных желаний? Это пронзительное осознание приходит из-за невозможности встречи, из-за непреодолимого расстояния, которое разделяет их в эту самую лунную, майскую ночь. Отсутствие свидания становится причиной его боли, его «страданья», подчеркивая трагическую изоляцию в мире, где даже самые яркие моменты могут оказаться лишь миражом. Поэт погружает нас в атмосферу тонких переживаний, где красота майской ночи становится отражением его внутренней борьбы между реальностью и мечтой, любовью и одиночеством.