Трава и смерть: размышления о бесконечности и конечности

Нет у травы длины, как ни ляг (ложись) – нет,
трава всегда длиннее и, здесь, не спрятаться за смерть,
поскольку та и другая не измеряют друг друга,
люди хороши, они, конечно, говорят. То или другое: люди.
Про траву и как им легко или, напротив, как плохо
быть с травой или на траве, либо быть со смертью там,
где растет трава, не зная длины (своей), срока, меня,
который по тем местам ходил (случалось), – где растет
смерть, не оставляя ни единого знака про то, что будет,
и к тому же – длиной в траву, какая после дождя у лезвия.

Аркадий Драгомощенко.

Нет у травы длины, как ни ляг (ложись) – нет,
трава всегда длиннее и, здесь, не спрятаться за смерть,
поскольку та и другая не измеряют друг друга,
люди хороши, они, конечно, говорят. То или другое: люди.
Про траву и как им легко или, напротив, как плохо
быть с травой или на траве, либо быть со смертью там,
где растет трава, не зная длины (своей), срока, меня,
который по тем местам ходил (случалось), – где растет
смерть, не оставляя ни единого знака про то, что будет,
и к тому же – длиной в траву, какая после дождя у лезвия.

В этой бесконечной зелени, где каждый стебель кажется продолжением другого, теряется понятие меры. Трава, будучи олицетворением вечного обновления и неукротимой жизни, простирается за пределы человеческого восприятия. Ее длина не подчиняется нашим линейкам, нашим попыткам упорядочить и понять. Она просто есть, разрастается, заполняет пространство, подобно тому, как сама смерть, невидимая и неумолимая, проникает во все уголки бытия.

Смерть, подобно траве, не имеет видимой формы, не оставляет следов, которые мы могли бы измерить или предсказать. Она приходит, как летний ливень, после которого трава становится особенно сочной, ее лезвия кажутся острыми и полными жизни, но эта жизнь уже отмечена печатью конца. И в этом парадоксе, в этой неразрывной связи жизни и смерти, человек пытается найти свое место, свое понимание.

Люди, эти существа, полные рефлексии и стремления к смыслу, пытаются осмыслить это. Они говорят, рассуждают, строят теории. Они говорят о траве, о ее природе, о том, как легко или, наоборот, как трудно быть частью этого зеленого потока. Быть с травой – значит принять ее бесконечность, ее вечное возвращение. Быть на траве – значит ощутить ее прикосновение, ее прохладу, ее мягкость, но также и ее недолговечность, ее уязвимость перед косой или наступлением холодов.

И быть со смертью там, где растет трава – это, пожалуй, самый сложный аспект. Это понимание того, что каждая травинка, каждый лист, каждый цветок несет в себе предвестие угасания. Смерть здесь не враг, не чужеродное явление, а неотъемлемая часть цикла, столь же естественная, как и рост. Она растет вместе с травой, питается ею, и в то же время сама становится удобрением для новой жизни.

Человек, бродящий по этим местам, ощущает эту двойственность. Он видит красоту в зелени, чувствует ее жизненную силу, но одновременно осознает ее конечность. Он ищет свою длину, свой срок, но находит лишь отражение бесконечности в траве и неизбежности в смерти. И тогда слова становятся единственным инструментом, которым он пытается объять необъятное, выразить то, что лежит за пределами измерения, то, что не может быть спрятано ни за какой длиной, ни за какой смертью. Это попытка найти себя в этом вечном танце жизни и угасания, в этом бесконечном поле, где трава и смерть сплетаются в единое целое, недоступное для простого взгляда.