PAYSAGE D’ENFER

Георгию Шторму

Вода клубилась и вздымалась глухо,
Вода летала надо мной во мгле,
Душа молчала на границе звука.
Как снег упасть решившийся к земле.

Этот снег, холодный и немой, предвестник забвения, тает, растворяясь в этой сюрреалистической стихии. Душа, подобно ему, замерла, ощущая приближение иной реальности, где привычные законы физики и логики уступают место иррациональному танцу образов. Это не просто вода, это воплощение хаоса, где границы между жизнью и смертью, реальностью и сном становятся призрачными.

А в синем море, где ныряют птицы,
Где я плыву утопленник, готов,
Купался долго вечер краснолицый
Средь водорослей городских садов.

Вечер, окрашенный в оттенки багрового заката, погружается в это синее безмолвие, словно древний бог, омывающий свои лики. Птицы, обычно ассоциирующиеся с небом и свободой, здесь ныряют в глубину, предвещая свою судьбу. Я же, словно печальный, но смирившийся утопленник, плыву в этом водном лабиринте, где городские сады, увитые водорослями, создают причудливый, почти гротескный пейзаж. Это море несет в себе отпечаток цивилизации, искаженный и переосмысленный.

Переливались раковины крыши,
Сгибался поезд, как морской червяк.
А выше, то есть дальше, ближе, ниже,
Как рыба рыскал дирижабль чудак.

Дома, словно гигантские раковины, отражают тусклый свет, их контуры размываются в этой водной дымке. Поезд, длинный и извилистый, подобен морскому существу, скользящему по дну, его вагоны – сегменты неведомого организма. А в небе, которое здесь тоже является частью этой водной стихии, парит дирижабль, одинокий и эксцентричный, словно заблудшая рыба, ищущая свой путь в этом сюрреалистическом океане. Его присутствие добавляет элемент фантасмагории, усиливая ощущение нереальности происходящего.

Светились чуть медузы облаков,
Оспариваемые торопливой смертью,
Я важно шел походкой моряков
К другому борту корабля над твердью.

Облака, прозрачные и эфемерные, напоминают медуз, их бледное свечение рассеивается под натиском неумолимой смерти, которая здесь не пугает, а скорее является частью естественного хода вещей. Моя походка, нарочито важная, словно у бывалого моряка, ведет меня к невидимому кораблю, который, возможно, существует лишь в моем сознании. Этот корабль – символ перехода, иного берега, куда стремятся все утопленники этого абсурдного мира.

И было все на малой глубине,
Куда еще доходит яркий свет.
Вот тонем мы, вот мы стоим на дне.
Нам медный граммофон поет привет.

Эта глубина, еще не поглощенная полной тьмой, позволяет различить детали этого странного мира. Здесь то, что кажется погружением, может обернуться твердой опорой, а дно – новым горизонтом. И даже в этом сюрреалистическом хаосе есть своя музыка – приветствие от медного граммофона, артефакта ушедшей эпохи, который продолжает звучать, напоминая о прошлом, которое теперь стало частью этого утопического настоящего.

На глубине летающего моря
Утопленники встретились друзья.
И медленно струясь по плоскогорью
Уж новых мертвецов несет заря.

Здесь, в этом парадоксальном «летающем море», встречаются те, кто уже миновал земное существование. Это не встреча скорби, а скорее тихое признание общей участи. Заря, обычно символ возрождения, здесь окрашена в траурные тона, медленно неся по плоскогорью новых утопленников, чьи судьбы теперь переплетутся в этом вечном водном пейзаже.

Вода вздыхает и клубится тихо,
Как жизнь, что Бога кроткая мечта.
И ветра шар несется полем лихо,
Чтоб в лузу пасть, как письма на почтамт.

И снова вода, тихая и размеренная, напоминает о хрупкости бытия, о той нежной мечте, которую Бог вложил в каждую жизнь. Ветер, словно игрок в бильярд, гонит свой шар по бескрайнему полю, и его путь завершается непредсказуемо, подобно тому, как письма, отправленные с надеждой, могут затеряться на почтамте, так и судьбы людей растворяются в этом бесконечном, сюрреалистическом пространстве.

Борис Поплавский.