Когда ветер только-только до горячего дерева

когда ветер только-только до горячего дерева
а герань так мала
когда лист пристал к белому стеблю
и ветка кажется кожистой
и ее почти можно взять рукой
а на пристани яркие гибнут огни
и гибкая глубокая вода кажется сном в отдаленье
и когда сердце многое стерпит
когда теплом и пеплом слюной и петлей
замшей и яшмой
обернутся глина и гниль
слюда труп и гнездо
и по краю вещей лепятся сумерки
и воспаленные глаза ребенка захотят плакать
а птицы кормят птенцов червяком
и понимают спя
и слепенькая бабочка сияет
когда листья притихнут на черном небе будут как потерянные
и под каждым на секунду остановится звезда
или слабый крестик
когда матери словно берегущиеся под грошовыми
платками заплачут под стеклом
и георгины гиацинты и ничьи фиалки
гремят как зацелованные до прозрачной крови и кожи цимвалы
когда деревья червивы и корябают
когда в руку воткнута ветка и не шелохнется
и когда так тяжко остановиться и глотнуть
от зализанных до желтого листьев
до их дерева в разрезанное и грозящего выпасть
виден пуп облизанного и сжавшегося в комочек человечка
тогда расцветшие на висках цветы так низко наклонены и ломки
а герань на окне нет под окном так мала
так мала

Виктор Іванів.

когда ветер только-только до горячего дерева, шелестящим дыханием лаская его кору, нагретую солнцем до состояния, когда кажется, что дерево само дышит, излучая тепло, а герань так мала, едва проклюнувшись из земли, ее первые листочки еще прозрачны и нежны, словно робкие попытки жизни обрести форму, когда лист пристал к белому стеблю, как будто врос в него, слившись в единое целое, и ветка кажется кожистой, твердой и выдержанной, как старая кожа, хранящая в себе память о прошедших временах, и ее почти можно взять рукой, ощутить ее шершавую поверхность, ее жизненную силу, а на пристани яркие гибнут огни, их мерцание дрожит на воде, отражаясь в ней призрачными тенями, и гибкая глубокая вода кажется сном в отдаленье, таинственной и манящей, полной неизведанных глубин, и когда сердце многое стерпит, пережив боль и утрату, но найдет в себе силы продолжать жить, когда теплом и пеплом, слюной и петлей, замшей и яшмой, обернутся глина и гниль, слюда труп и гнездо, преобразуясь во что-то новое, иное, когда жизнь и смерть переплетутся, создавая причудливые узоры бытия, и по краю вещей лепятся сумерки, окутывая мир мягкой тенью, стирая четкие границы, и воспаленные глаза ребенка захотят плакать, отражая в себе всю боль и страдание мира, а птицы кормят птенцов червяком, инстинктивно выполняя свой долг, и понимают спя, ощущая глубокую связь с природой, и слепенькая бабочка сияет, ее крылья переливаются всеми цветами радуги, словно драгоценные камни, когда листья притихнут на черном небе будут как потерянные, одинокие и беззащитные, и под каждым на секунду остановится звезда, освещая своим светом их бренность, или слабый крестик, как символ надежды и вечности, когда матери словно берегущиеся под грошовыми платками заплачут под стеклом, их слезы будут отражаться в окне, как реки скорби, и георгины гиацинты и ничьи фиалки, гремят как зацелованные до прозрачной крови и кожи цимвалы, их лепестки дрожат от ветра, словно струны музыкального инструмента, издавая нежный звук, когда деревья червивы и корябают, их стволы покрыты трещинами и наростами, как морщинистые лица стариков, когда в руку воткнута ветка и не шелохнется, острые шипы впиваются в кожу, вызывая боль, и когда так тяжко остановиться и глотнуть, от зализанных до желтого листьев, до их дерева в разрезанное и грозящего выпасть, виден пуп облизанного и сжавшегося в комочек человечка, символизируя хрупкость и уязвимость жизни, тогда расцветшие на висках цветы так низко наклонены и ломки, словно в знак смирения перед неизбежностью, а герань на окне нет под окном так мала, так мала, подчеркивая контраст между стремлением к росту и окружающей суровой реальностью.