Курукшетра Девяностых

арматуры осколки
змеиная кожа в траве
текущая ржавчиной по одежде рукам
затаённая в лощине

ацетоновые ягоды гулкого парка
смородина крыжовник листва
ссадины ушибы пусть
зато различимы
гранулы беспощадного асфальта

через бутылочное стекло
вросшая в землю эстакада
окружив нефтяным теплом
хранила нерасщепленными
наши тела

и а́рджуна в закатных лучах
смеётся снесённым зданиям
измельчённым деревьям
умирающий но счастливый
на исходе лета

Кирилл Корчагин.

курукшетра девяностых
арматуры осколки
змеиная кожа в траве
текущая ржавчиной по одежде рукам
затаённая в лощине

Эти образы рисуют картину заброшенности, упадка, но одновременно и стойкости, некой дикой жизни, пробивающейся сквозь разрушение. «Курукшетра девяностых» — явная отсылка к древнему индийскому эпосу «Махабхарата», где поле битвы Курукшетра стало символом грандиозного сражения, разрушения и перерождения. Здесь же, в пространстве стихотворения, это поле битвы — метафора постсоветских реалий, времени перемен, когда старые структуры рушились, оставляя после себя шрамы и обломки.

«Арматуры осколки» — конкретное, физическое свидетельство этого разрушения, напоминающее о сломанных конструкциях, недостроенных зданиях, оставленных на произвол судьбы. Эти осколки, как и «змеиная кожа в траве», несут в себе ощущение чего-то опасного, скрытого, но в то же время природного, естественного. Змеиная кожа — символ линьки, сбрасывания старого, перехода к новому, но здесь, в этой ассоциации, она кажется зловещей, предвещающей что-то неуловимое.

«Текущая ржавчиной по одежде рукам» — ощущение грязи, запустения, которое проникает повсюду, оставляет свой след на всём, к чему прикасается. Ржавчина — символ времени, разрушения, но также и чего-то, что въедается, что трудно смыть. Это не просто внешний вид, это ощущение, которое пропитывает, становится частью тебя. «Затаённая в лощине» — образ чего-то скрытого, подавленного, но не исчезнувшего, ждущего своего часа. Лощина, низина, место, где может скапливаться всё ненужное, забытое.

ацетоновые ягоды гулкого парка
смородина крыжовник листва
ссадины ушибы пусть
зато различимы
гранулы беспощадного асфальта

Здесь происходит переход от общей картины разрушения к более конкретным, почти бытовым, но все равно пропитанным атмосферой стихотворения деталям. «Ацетоновые ягоды» — это яркий, тревожный образ. Ацетон — резкий, химический запах, который ассоциируется с чем-то неестественным, токсичным. Сочетание его с ягодами, символом природной сладости и жизни, создает диссонанс, намекая на искажение, порчу, на то, что даже природа здесь чем-то отравлена. «Гулкого парка» — парк, который раньше был полон жизни, смеха, но теперь опустел, и отголоски прошлого лишь подчеркивают его нынешнее запустение.

«Смородина крыжовник листва» — эти растения, обычные для парков и садов, здесь кажутся символами упорства жизни, которая продолжает существовать даже в таких условиях. Они — остатки былого, напоминание о том, что здесь когда-то была ухоженная природа. «Ссадины ушибы пусть» — это принятие боли, физического дискомфорта как неизбежной части жизни в этом мире. Это смирение, но не слабость. Автор как бы говорит: «Пусть будут раны, пусть будут ушибы, это часть нашего опыта».

«Зато различимы гранулы беспощадного асфальта» — этот образ возвращает нас к теме урбанистического, разрушенного пространства. Асфальт, символ города, дороги, но здесь он «беспощадный», то есть грубый, не прощающий, возможно, горячий под солнцем, или же представляющий собой опасное покрытие. «Гранулы» — мелкие детали, которые в обычных условиях могли бы быть незаметными, но здесь, в этой атмосфере, они становятся яркими, отчетливыми. Это говорит о том, что в условиях упадка обостряется восприятие даже самых мелких, казалось бы, незначительных деталей.

через бутылочное стекло
вросшая в землю эстакада
окружив нефтяным теплом
хранила нерасщепленными
наши тела

«Через бутылочное стекло» — это может быть как буквально — взгляд из окна, наполненного осколками бутылок, так и метафорически — взгляд на мир через призму чего-то искаженного, хрупкого, возможно, даже опасного. Бутылочное стекло ассоциируется с разбитыми бутылками, оставленными после пьянок или просто валяющимися повсюду, как еще один символ запустения и небрежности.

«Вросшая в землю эстакада» — мощный образ, сочетающий в себе индустриальное и природное. Эстакада — инженерное сооружение, призванное соединять, преодолевать пространство, но здесь она «вросла в землю», как будто потеряла свою функцию, стала частью пейзажа, подобно дереву или холму. Это символ чего-то, что должно быть возвышенным, но оказалось подавленным, забытым, поглощенным.

«Окружив нефтяным теплом» — «нефтяное тепло» — это очень сильная, многогранная метафора. С одной стороны, нефть — это символ богатства, энергии, прогресса, но с другой — это продукт, который связан с загрязнением, с разрушением окружающей среды, с эксплуатацией. «Нефтяное тепло» может означать как реальное тепло, исходящее от каких-то промышленных объектов, так и метафорическое тепло — некое ощущение уюта или даже опасной близости, исходящее от чего-то, что имеет отношение к нефтяной индустрии, к этим «девяностым».

«Хранила нерасщепленными наши тела» — это, пожалуй, самая трагичная и глубокая часть этого блока. Эстакада, ставшая убежищем или местом, где люди находили временное пристанище, «хранила» тела. «Нерасщепленными» — это слово несет в себе двойной смысл. Оно может означать, что тела остались целыми, нетронутыми, возможно, из-за отсутствия сил или причин для их разрушения, или же, наоборот, намекать на невозможность освободиться от чего-то, на застывшее состояние, на невозможность «расщепить» — то есть распасться, умереть, или же наоборот, освободиться от чего-то. Это может быть образом бездомных, погибших или просто людей, застрявших в этом месте, в этой жизни, не имея возможности двигаться дальше.

и а́рджуна в закатных лучах
смеётся снесённым зданиям
измельчённым деревьям
умирающий но счастливый
на исходе лета

«И Арджуна в закатных лучах» — возвращение к отсылке к «Махабхарате». Арджуна — великий воин, стрелок, один из главных героев. Здесь он появляется в «закатных лучах», что символизирует конец дня, конец эпохи, конец чего-то. Закат — время красоты, но также и время угасания.

«Смеётся снесённым зданиям, измельчённым деревьям» — это парадоксальное действие. Вместо скорби или отчаяния, Арджуна смеётся. Этот смех может быть смехом освобождения, смехом над тщетностью разрушения, или же смехом безумия, вызванного увиденным. Он смеётся над тем, что должно было быть монументальным и вечным, но оказалось разрушенным. Это смех над абсурдом жизни и смерти.

«Умирающий но счастливый» — самое яркое противоречие. «Умирающий» — очевидно, состояние конца, угасания. Но «счастливый» — это то, что требует осмысления. Это счастье, возможно, приходит от осознания завершенности, от принятия неизбежного, от того, что даже в конце есть своя красота и покой. Это может быть просветление, достигнутое через страдания и потери.

«На исходе лета» — завершение цикла, конец плодородного времени, переход к холоду и унынию. Но даже в этом конце есть своя особая, меланхоличная красота, которая перекликается с «закатными лучами» и «умирающим, но счастливым» состоянием Арджуны. Это финал, который не столько печален, сколько тих и умиротворен.