Под пегим городом заря играла в трубы

Под пегим городом заря играла в трубы,
И камышами одичалый челн пророс.
В полуоткрытые заоблачные губы
Тянулся месяц с сетью желтых кос.
И завывал над бездной человек нечеловечьи
И ударял в стада сырых камней,
И выходили души на откос Кузнечный
И хаос резали при призрачном огне.
Пустую колыбель над сумеречным миром
Качает желтого Иосифа жена.
Ползут туманы в розовые дыры
И тленье поднимается из ран.

Константин Вагинов.

Под пегим городом заря играла в трубы,
И камышами одичалый челн пророс.
В полуоткрытые заоблачные губы
Тянулся месяц с сетью желтых кос.
И завывал над бездной человек нечеловечьи
И ударял в стада сырых камней,
И выходили души на откос Кузнечный
И хаос резали при призрачном огне.
Пустую колыбель над сумеречным миром
Качает желтого Иосифа жена.
Ползут туманы в розовые дыры
И тленье поднимается из ран.

В этом мрачном, но завораживающем пейзаже, где реальность переплетается с метафизическими образами, город становится не просто архитектурным ансамблем, но живым, дышащим существом. Его «пегость» – это, возможно, отражение хаоса и неоднородности, присущих как самому городу, так и человеческой душе. Заря, играющая в трубы, предвещает рассвет, но рассвет этот не несет света и надежды, а скорее символизирует пробуждение чего-то иррационального, пробуждение древних, первобытных сил. Одичавший челн, проросший камышами, – это образ заброшенности, забвения, возможно, утраченных путей и возможностей. Он напоминает о времени, когда человек был ближе к природе, к стихиям, но теперь он одичал, стал чужим для самого себя.

Месяц, тянущийся в «заоблачные губы», словно пьет из небесного источника, но его «желтые косы» несут в себе оттенки болезни, увядания, чего-то неестественного. Это не романтический образ луны, а скорее символ потустороннего, холодного и равнодушного света, освещающего мир, полный экзистенциальной тоски. Человек, «завывающий над бездной», – это квинтэссенция отчаяния, утраты смысла. Его «нечеловечьи» вопли – это крик души, осознавшей свою ничтожность перед лицом вечности и пустоты. Удары «в стада сырых камней» – это акт бессильной агрессии, попытка пробиться сквозь глухую стену бытия, найти хоть какой-то отклик, но камни остаются немыми свидетелями его страдания.

«Души, выходящие на откос Кузнечный», – это явление, выходящее за рамки обыденного. «Откос Кузнечный» может символизировать место, где рождаются и умирают, где куется судьба, где происходит трансформация. Души, выходящие на него, – это, возможно, те, кто не нашел покоя, кто продолжает свой путь в ином измерении, наблюдая за миром. Они «хаос режут при призрачном огне», пытаясь внести хоть какой-то порядок в это бурлящее, непредсказуемое существование. Призрачный огонь – это не огонь жизни, а скорее отблеск прошлого, воспоминаний, иллюзий, которые освещают этот сумрачный мир.

«Пустая колыбель над сумеречным миром» – мощный образ утраты, нереализованного потенциала, но также и хрупкости бытия. Колыбель, в которой никого нет, символизирует отсутствие продолжения, конец рода, или же начало, которое так и не состоялось. «Желтого Иосифа жена» – фигура, вызывающая множество ассоциаций. Возможно, это отсылка к библейскому сюжету, но здесь она окрашена в цвета болезни и увядания. Она качает эту пустую колыбель, словно обреченная на вечное ожидание или на бесконечное оплакивание.

«Ползущие туманы в розовые дыры» – это метафора, рисующая картину постепенного угасания, растворения реальности. Розовые дыры – это, возможно, последние проблески жизни, надежды, которые медленно заполняются туманом забвения. «Тленье поднимается из ран» – заключительный аккорд этого мрачного видения. Раны – это метафора боли, страданий, которые испытывает мир и его обитатели. Из этих ран поднимается тленье – неизбежный процесс распада, смерти, который пронизывает все сущее. Стихотворение Константина Вагинова создает атмосферу глубокой меланхолии, экзистенциального кризиса, где город становится зеркалом человеческой души, отражая ее страхи, сомнения и вечный поиск смысла в мире, полном хаоса и неопределенности.