В капсуле блеска слезою исходит коршун

В средокрестии этом легкокрыло убийство, под стать блесне израненной в глазури паутины и сходств. Неразличимо и трудно, перетирая до щебня круг гончара. Действительно, что прибавит любовь к этой земле — чего у меня не было раньше? Что добавит ещё одна строка книгам, рождённым во мне?

• Зачем она той, кто уводит героев в сценарии сходств?
• Быть может, она и есть та, которую просеяли просом в сите, пред тем как взойти ей в слагателей гимнов о кораблях, приведённых в движение машинами неистовых смыслов,
• где слово, в забвенье летя, подобно покою находит росток кокона распри, не её ли проблеск отражением лозы?
• Вне сомнения, фактами не следует пренебрегать, как и тем, что война сужается до экспликации кости и дальше; т. е. ценностей, обмен которыми устраняет подкожный обмен веществ.
• А вследствие приумножения резонанса и сепсиса пение утренней птицы становится стократ безупречней, быстрей.
• И впрямь, какая птица не желает петь после войны?
• Какое сердце не замирает при мысли: «мне повезёт, я никогда не умру, а если умру, то воскресну».

Аркадий Драгомощенко.

В капсуле блеска слезою исходит коршун. В средокрестии этом легкокрыло убийство, под стать блесне израненной в глазури паутины и сходств. Неразличимо и трудно, перетирая до щебня круг гончара. Действительно, что прибавит любовь к этой земле — чего у меня не было раньше? Что добавит ещё одна строка книгам, рождённым во мне?

• Зачем она той, кто уводит героев в сценарии сходств?
• Быть может, она и есть та, которую просеяли просом в сите, пред тем как взойти ей в слагателей гимнов о кораблях, приведённых в движение машинами неистовых смыслов,
• где слово, в забвенье летя, подобно покою находит росток кокона распри, не её ли проблеск отражением лозы?
• Вне сомнения, фактами не следует пренебрегать, как и тем, что война сужается до экспликации кости и дальше; т. е. ценностей, обмен которыми устраняет подкожный обмен веществ.
• А вследствие приумножения резонанса и сепсиса пение утренней птицы становится стократ безупречней, быстрей.
• И впрямь, какая птица не желает петь после войны?
• Какое сердце не замирает при мысли: «мне повезёт, я никогда не умру, а если умру, то воскресну».

Этот внутренний импульс, эта жажда жизни, подобная инстинкту выживания, столь же древняя, как само бытие, проявляется в самых неожиданных формах. Война, как разрушительная сила, искажает привычный ход вещей, заставляя даже самые естественные процессы приобретать ускоренный, искаженный характер. Пение птицы, обычно символ гармонии и пробуждения, в контексте пост-военного мира становится гиперболизированным, почти механическим, отражая новую, ускоренную реальность. Это не просто пение, это крик, вызов, попытка найти прежнюю мелодию в хаосе.

И в этой ускоренной реальности, где даже звуки природы становятся агрессивными, человек ищет утешения в иллюзии бессмертия. Мысль о воскрешении после смерти, столь распространенная в мифологиях и религиях, обретает здесь новое звучание. Это не столько вера в загробную жизнь, сколько отчаянное желание преодолеть неизбежность конца, стремление к трансформации, к новому рождению, даже если оно происходит лишь в воображении. Эта надежда, как последняя искра в темноте, поддерживает дух, позволяя ему выдержать натиск разрушения.

Любовь к земле, к родине, также становится предметом сомнения. Что она может дать тому, кто уже познал глубину потерь и разрушений? Её ценность, кажется, меркнет перед лицом более фундаментальных вопросов бытия. Однако, именно в моменты крайнего отчаяния, когда привычные опоры рушатся, человек обращается к самым истокам, к тому, что составляет его суть. Земля, как символ корней, как место, где рождаются и умирают поколения, может стать той точкой опоры, которая поможет вновь обрести себя.

Книги, рожденные внутри, подобны семенам, которые ждут своего часа, чтобы прорасти. Новая строка, новая мысль, может стать той каплей воды, которая оживит их. И в этом процессе самопознания, в этом диалоге с собой, рождается понимание того, что истинная ценность не в количестве написанного, а в глубине пережитого. Сценарии сходств, где герои следуют предсказуемым путям, теряют свою привлекательность. Человек ищет свой собственный путь, даже если он лежит через боль и разрушение.

Истина, просеянная через сито опыта, подобна золотому зерну, которое остается после отсева шелухи. Этот процесс очищения, болезненный, но необходимый, ведет к обретению подлинных смыслов. Гибнущие корабли, движимые машинами неистовых смыслов, символизируют неустанное стремление человека к познанию, к покорению неведомого, даже ценой саморазрушения. В этом стремлении слово, подобно птице, летящей в забвенье, находит свой последний приют, свой росток в коконе распри, отражаясь в лозе жизни, как проблеск надежды.

Аркадий Драгомощенко.