1 МАЯ

Как пустотелое дитя твой взгляд – воздушный шарик
майский – фарфоровый сервиз китайский, где
розовеющий пион случайно выдыхает
ярость на крылышки цветных

стрекоз – их трепет – откровенность слёз, когда в неё
врастает старость. Полупрозрачное стекло, как
птичий грай на небосклоне, не выкипит,
но разольётся и будет вглубь

тебя расти со скоростью канатоходца, одевшего себя
в трико – чуть шаг не тот, и сразу вдох – а снизу
девочка смеётся. И капельки-глаза горят
и смотрят так, как будто чудо по

отношению к другим лишь только у тебя случилось –
а над тобой роскошный дым и яблочко, что раз-
ломилось на треск, запёкшийся внутри, и
чей-то голубой беретик: глядите,

воздух лижут дети, отверженные от груди. Не страх,
а битая посуда, когда в ней всплеск необратим
от нежелания разбиться, я вниз смотрю,
сквозь эти лица – себя пытаясь

—

превзойти.

Виталий Шатовкин.

1 МАЯ

Как пустотелое дитя твой взгляд – воздушный шарик
майский – фарфоровый сервиз китайский, где
розовеющий пион случайно выдыхает
ярость на крылышки цветных

стрекоз – их трепет – откровенность слёз, когда в неё
врастает старость. Полупрозрачное стекло, как
птичий грай на небосклоне, не выкипит,
но разольётся и будет вглубь

тебя расти со скоростью канатоходца, одевшего себя
в трико – чуть шаг не тот, и сразу вдох – а снизу
девочка смеётся. И капельки-глаза горят
и смотрят так, как будто чудо по

отношению к других лишь только у тебя случилось –
а над тобой роскошный дым и яблочко, что раз-
ломилось на треск, запёкшийся внутри, и
чей-то голубой беретик: глядите,

воздух лижут дети, отверженные от груди. Не страх,
а битая посуда, когда в ней всплеск необратим
от нежелания разбиться, я вниз смотрю,
сквозь эти лица – себя пытаясь

—

превзойти.

В этом зеркальном отражении, где каждый блик
искажён, я вижу отражение дней,
что пронеслись, как ветер, оставляя лишь
песок на дне души. И этот майский день,
он словно паутина, тонкая, но крепкая,
объединяет прошлое и то, что будет.
Цветы, что расцветают, пышно и ярко,
символизируют хрупкость красоты,
и как легко её разрушить, как осколки
фарфора разлетаются, неся
в себе отголоски прошлых мгновений.
Стрекозы, чьи крылья – лёгкие узоры,
трепещут, словно страх, что где-то глубоко
внутри нас прячется, готовый вырваться
наружу. И старость, что врастает в нас,
неумолимо, как время, что течёт,
меняя всё вокруг, но оставляя след
в наших сердцах.

Полупрозрачное стекло, оно как завеса,
сквозь которую мы видим мир, но не можем
до конца его понять. Птичий грай на небосклоне –
это шум жизни, который не утихнет,
он будет звучать вечно, напоминая нам
о том, что мы не одни в этом мире.
И стекло это, оно не выкипит,
оно разольётся, как вода,
и будет вглубь тебя расти,
как дерево, что пускает корни,
укрепляясь с каждым днём.

Канатоходец, балансирующий на грани,
он воплощает нашу жизнь, где каждый шаг
определяет наше будущее. Трико,
что одето на него, – это наша кожа,
которая защищает нас от мира,
но одновременно и делает нас уязвимыми.
Малейший шаг не тот, и сразу вдох –
это страх, который парализует нас,
но снизу девочка смеётся,
она – надежда, что всегда с нами,
даже в самые трудные моменты.
И капельки-глаза её горят,
они полны жизни, полны света,
и смотрят так, как будто чудо
по отношению к другим лишь только у тебя случилось.
Это вера в себя, вера в лучшее,
что помогает нам идти вперёд.

А над тобой роскошный дым, он словно облака,
что плывут по небу, меняя форму,
но всегда оставаясь собой. И яблочко,
что разломилось на треск, запёкшийся внутри,
это наши ошибки, наши раны,
которые мы носим с собой,
но которые делают нас сильнее.
И чей-то голубой беретик: глядите,
воздух лижут дети, отверженные от груди.
Это символ невинности, символ чистоты,
которые мы теряем с возрастом,
но которые всегда остаются в наших сердцах.
Не страх, а битая посуда, когда в ней всплеск необратим
от нежелания разбиться – это наша боль,
наша потеря, но и наша сила,
которая позволяет нам подняться,
когда мы падаем. Я вниз смотрю,
сквозь эти лица – себя пытаясь
превзойти.

Виталий Шатовкин.