A LA MEMOIRE DE CATULLE MENDÈS
Я одевать люблю цилиндры мертвецов
Их примерять белёсые перчатки
Так принимают сыновья отцов
И Евы зуб на яблоке сетчатки
На розовый холёный книжный лист
Кладу изнемогающую руку
И слышу тихий пароходный свист
Как круговую гибели поруку
Подходит ночь как добродушный кот
Любитель неприличия и лени
Но вот за ним убийца на коленях
Как чёрный леопард влачится год
Коляска выезжает на рассвете
В ней шёлковые дамы «fin de siecle»
Остановите это смерть в карете
Взгляните кто на эти козлы сел
Она растет и вот уже полнеба
Обвил как змей неотразимый бич
И все бросаются и торопятся быть
Под желтыми колёсами. Кто не был?
Но пусть скачок пускай еще скачок
Смотри с какой невыразимой ленью
Земля вращается как голубой зрачок
Сентиментального убийцы на коленях
Борис Поплавский.
A LA MEMOIRE DE CATULLE MENDÈS
Я одевать люблю цилиндры мертвецов
Их примерять белёсые перчатки
Так принимают сыновья отцов
И Евы зуб на яблоке сетчатки
На розовый холёный книжный лист
Кладу изнемогающую руку
И слышу тихий пароходный свист
Как круговую гибели поруку
Подходит ночь как добродушный кот
Любитель неприличия и лени
Но вот за ним убийца на коленях
Как чёрный леопард влачится год
Коляска выезжает на рассвете
В ней шёлковые дамы «fin de siecle»
Остановите это смерть в карете
Взгляните кто на эти козлы сел
Она растет и вот уже полнеба
Обвил как змей неотразимый бич
И все бросаются и торопятся быть
Под желтыми колёсами. Кто не был?
Но пусть скачок пускай еще скачок
Смотри с какой невыразимой ленью
Земля вращается как голубой зрачок
Сентиментального убийцы на коленях
В этом стихотворении Бориса Поплавского, посвященном Катюлю Мендесу, переплетаются образы смерти, упадка и неизбежного хода времени. Поэт примеряет на себя роль наблюдателя, который с отстраненной меланхолией фиксирует признаки надвигающейся гибели. Цилиндры и перчатки мертвецов становятся символами наследия, которое принимается, но при этом несет в себе отпечаток тлена. Это похоже на то, как сыновья принимают наследство отцов, не всегда осознавая всю его тяжесть и бренность. Образ «Евы зуб на яблоке сетчатки» намекает на первородный грех, на знание, которое одновременно открывает глаза и обрекает на страдания, на невозможность вернуться к неведению.
Книжный лист, розовый и холёный, олицетворяет собой утонченную культуру, которая, однако, оказывается бессильной перед лицом смерти. Изнемогающая рука, положенная на него, символизирует усталость от жизни, от стремления к идеалам, которые, как оказывается, лишь иллюзорны. Тихий пароходный свист, столь невинный на первый взгляд, здесь приобретает зловещий оттенок, становясь «круговой порукой гибели» – неотвратимым сигналом приближающегося конца.
Ночь приходит «как добродушный кот», олицетворяя собой привычную, даже ласковую сторону смерти, которая любит «неприличие и лень» – те аспекты бытия, которые часто сопутствуют угасанию. Но за этой кажущейся безмятежностью скрывается «убийца на коленях», который «как чёрный леопард влачится год». Это образ неумолимой, хищной силы, которая медленно, но верно подбирается к своей жертве, неся с собой разрушение.
С наступлением рассвета появляется «коляска», в которой сидят «шёлковые дамы «fin de siecle»». Это образ декадентской эпохи, символизирующий утонченную, но обреченную на гибель культуру. Поэт взывает к остановке, к осознанию того, что это «смерть в карете», и призывает взглянуть на тех, кто «на эти козлы сел» – на тех, кто управляет этим процессом, кто является причиной надвигающейся катастрофы.
Смерть «растет» и «полнеба обвивает как змей неотразимый бич». Она становится всеобъемлющей, поглощающей все на своем пути. Люди «бросаются и торопятся быть» под ее «желтыми колесами» – символом неотвратимого движения, подобного колесам судьбы или колеснице смерти. Вопрос «Кто не был?» подчеркивает всеобщность этого явления, невозможность избежать его.
Несмотря на весь ужас происходящего, поэт призывает к созерцанию: «Но пусть скачок пускай еще скачок / Смотри с какой невыразимой ленью / Земля вращается как голубой зрачок / Сентиментального убийцы на коленях». Эта строфа является кульминацией стихотворения. Даже в момент наивысшего напряжения, когда мир находится на грани гибели, земля продолжает свое вращение с «невыразимой ленью». Это подчеркивает равнодушие космоса к человеческим страданиям, его вечное, неизменное движение. Образ «голубого зрачка сентиментального убийцы» создает парадоксальное сочетание холодного, отстраненного взгляда с элементами чувствительности, возможно, даже сожаления. Это убийца, который, совершая свое дело, может испытывать некую форму меланхолии или даже красоты в процессе разрушения. В этом и заключается вся трагедия – в том, что даже разрушение происходит с некоторой эстетической отстраненностью, как часть неизбежного, но при этом печального цикла.
Борис Поплавский.