Озеро

Меня, на утре жизни, влек
В просторном мире уголок,
Что я любил, любил до дна!
Была прекрасна тишина
Угрюмых вод и черных скал,
Что бор торжественный обстал.

Этот уголок, словно призрак из сновидений, манил своей дикой, первозданной красотой. Густой, вековой бор, чьи могучие сосны и ели склонялись над зеркальной гладью, создавал ореол таинственности. Скалы, угрюмые и молчаливые стражи, казались высеченными из самой тьмы, их острые пики царапали низкое, серое небо. Воды озера, темные и неподвижные, отражали эту суровую картину, усиливая ощущение уединения и вечности. Здесь, вдали от суеты мира, находил я утешение и вдохновение.

Когда же Ночь, царица снов,
На все бросала свой покров
И ветр таинственный в тени
Роптал мелодию: усни! —
Я пробуждался вдруг мечтой
Для ужаса страны пустой.

С наступлением сумерек, когда солнце уступало место бархатной темноте, озеро преображалось. Ночь, окутывая все своим таинственным покрывалом, превращала знакомый пейзаж в нечто иное, потустороннее. Шелест ветра в кронах деревьев, словно шепот древних духов, навевал странные, завораживающие мелодии. В эти моменты, погруженный в сон, я оказывался в мире, где реальность смешивалась с фантазией. Это был не просто сон, а пробуждение души в страну, где царил величественный, но пугающий ужас. Страна эта была пуста, но не в смысле отсутствия жизни, а в смысле отсутствия привычного, мирского. Ее пустынность была наполнена чем-то большим, чем просто пустота – она была наполнена безмолвным величием и абсолютным одиночеством.

Но этот ужас не был страх,
Был трепетный восторг в мечтах:
Не выразить его полней
За пышный блеск Голконды всей,
За дар Любви — хотя б твоей!

Этот «ужас» не имел ничего общего с обычным страхом, парализующим и унижающим. Напротив, он был пронизан глубоким, почти мистическим восторгом. Это было состояние экстатического потрясения, когда душа, освобожденная от земных пут, постигала нечто трансцендентное. Этот восторг был настолько сильным, настолько всеобъемлющим, что затмевал собой все земные сокровища и утехи. Никакой, даже самый пышный блеск Голконды, города из легенд, известного своим богатством и великолепием, не мог сравниться с этим внутренним переживанием. И даже величайший дар – дар Любви, даже если бы это была любовь самой прекрасной из женщин, не мог бы передать всю глубину и непостижимость этого чувства. Это было состояние чистого бытия, где существовало только ощущение, недоступное для рационального осмысления.

Но Смерть скрывалась там, в волнах
Тлетворных, был в них саркофаг —
Для всех, кто стал искать бы там
Покоя одиноким снам,
Кто скорбной грезой — мрачный край
Преобразил бы в светлый рай.

Однако, за всей этой притягательной красотой и мистическим восторгом, таилась и другая, более зловещая сторона. В глубинах этих угрюмых вод, словно в древнем саркофаге, покоилась сама Смерть. Ее присутствие ощущалось не как угроза, а как неизбежность, как естественное завершение всего сущего. Это место, манящее своей тишиной и уединением, могло стать ловушкой для тех, кто искал там лишь утешения в своих одиноких мечтах. Те, кто, охваченные скорбной грезой, пытались бы преобразить этот мрачный, первозданный край в подобие светлого рая, обречены были на разочарование. Озеро не прощало попыток навязать ему чуждые идеалы. Оно требовало принятия его таким, каково оно есть – величественным, таинственным и, в конечном итоге, смертельным. Его воды, возможно, и несли в себе тление, но это было тление, ведущее к перерождению, к возвращению в первозданную материю.

Эдгар По.
Перевод Валерия Брюсова.