Анализ стихотворения Георгия Иванова
Я не стал ни лучше и ни хуже.
Под ногами тот же прах земной,
Только расстоянье стало уже
Между вечной музыкой и мной.
Жду, когда исчезнет расстоянье,
Жду, когда исчезнут все слова
И душа провалится в сиянье
Катастрофы или торжества.
Георгий Иванов.
Я не стал ни лучше и ни хуже.
Под ногами тот же прах земной,
Только расстоянье стало уже
Между вечной музыкой и мной.
Жду, когда исчезнет расстоянье,
Жду, когда исчезнут все слова
И душа провалится в сиянье
Катастрофы или торжества.
Георгий Иванов.
Эти строки, наполненные глубоким экзистенциальным переживанием, рисуют образ человека, застывшего на пороге чего-то неизбежного. Поэт не ощущает ни духовного роста, ни падения, он остается на той же земле, которая когда-то стала прахом и для тех, кто ушел раньше. Эта неизменность собственного «я» подчеркивается контрастом с изменившимся восприятием мира, с сократившимся, казалось бы, расстоянием до чего-то высшего, до «вечной музыки».
Что такое эта «вечная музыка»? Это может быть воплощением абсолютной истины, божественного присутствия, или же высшего художественного творения, которое всегда существовало и будет существовать вне времени. Она манит, зовет, обещает растворение в себе, но пока еще отделена от лирического героя невидимой, но ощутимой преградой. Это расстояние – не физическое, а скорее метафизическое, духовное. Оно символизирует разрыв между повседневным существованием, ограниченным бренным телом и суетными мыслями, и миром вечности, гармонии и абсолютной красоты.
Ожидание, которое пронизывает стихотворение, – это не пассивное ожидание, а скорее напряженное предчувствие. Поэт ждет не просто момента, когда это расстояние исчезнет, но и когда исчезнут «все слова». Слова, как известно, являются инструментами нашего мышления, средством выражения мыслей и чувств. Но в то же время они могут быть и преградой, искажая истину, ограничивая ее. Исчезновение слов означает переход в иное состояние бытия, где нет нужды в посредниках, где возможно прямое, непосредственное постижение реальности.
И вот, в этот момент растворения, душа «провалится в сиянье». Это сияние – образ чего-то ослепительного, трансцендентного. Оно может быть как светом абсолютного познания, так и ярким пламенем, которое поглощает все сущее. И исход этого погружения не определен. Это может быть «катастрофа» – полное уничтожение, растворение личности в небытии, или же «торжество» – триумфальное обретение высшего бытия, слияние с вечной музыкой.
Эта двойственность финала – катастрофа или торжество – отражает всю сложность человеческого существования и его стремления к чему-то запредельному. Мы не знаем, что ждет нас после смерти, после полного отказа от земной оболочки и от всего, что нас связывает с материальным миром. Но само стремление к этому моменту, к этому «проваливанию в сиянье», является, пожалуй, одним из самых глубоких и определяющих аспектов человеческой природы. Это жажда абсолюта, стремление преодолеть границы собственного «я» и слиться с чем-то большим, чем мы сами, даже если цена этого слияния может быть как разрушительной, так и освобождающей. Поэт, застывший между этими двумя полюсами, олицетворяет вечное человеческое вопрошание о смысле, о судьбе и о природе реальности.