Анализ стихотворения Ивана Белецкого
кругом течет лежит ружье
он из ружья убил её
и утопил ружье в ручье
он пьян и молод и картав
он уплотняется в годах
и ночь дрожит
как будто движется состав
кругом нагружено песком
ручьем ружьем и молоком
тоской и песней как бы человечьей воровской
и чо за дело до костей
до мрака сельских дискотек
и чо за дело до томления везде
иди любовь моя расти
и воскресай в конце пути
и надо мною русский космос пролетит
и надо мною русский космос пролетит
Иван Белецкий.
кругом течет лежит ружье
он из ружья убил её
и утопил ружье в ручье
он пьян и молод и картав
он уплотняется в годах
и ночь дрожит
как будто движется состав
кругом нагружено песком
ручьем ружьем и молоком
тоской и песней как бы человечьей воровской
и чо за дело до костей
до мрака сельских дискотек
и чо за дело до томления везде
иди любовь моя расти
и воскресай в конце пути
и надо мною русский космос пролетит
и надо мною русский космос пролетит
Иван Белецкий.
Среди этой тягучей, почти осязаемой тишины, где каждый шорох кажется предвестником беды, лежит оно – ружье. Не просто предмет, а символ рокового поступка, свидетель невосполнимой потери. Он, с его пьяной молодостью и картавостью, что лишь подчеркивает его отчаяние, совершил непоправимое. Убил её, и теперь, в попытке смыть с себя кровь и вину, утопил орудие преступления в холодных водах ручья. Этот ручей, некогда символ чистоты и жизни, теперь стал могилой для правды, хранящей мрачную тайну.
Время неумолимо, и годы, подобно песку, уплотняются вокруг него, превращая юношескую дерзость в тяжесть прожитых лет. Ночь, словно нервный пассажир, дрожит от неуловимого движения, напоминающего проезжающий поезд, несущий с собой неизвестность и тревогу. Этот состав – метафора его собственной жизни, несущейся вперед, но куда – не ясно. Возможно, к искуплению, а возможно, к полному забвению.
Пространство вокруг пропитано атмосферой запустения и безысходности. Песок, словно саван, покрывает все вокруг, символизируя тленность бытия. Ручей, ружье, молоко – эти образы, кажущиеся разрозненными, сплетаются в единый узор тоски. И даже песня, звучащая где-то вдалеке, не приносит утешения. Это песня, «как бы человечья, воровская», искаженная, пропитанная болью и обманом, отражает внутренний мир героя, его потерянность в этом мире.
И в этой атмосфере всеобщего равнодушия, где заботы о бренном существовании, о «костях» и «мраке сельских дискотек», кажутся бессмысленными, возникает вопрос: «И чо за дело до томления везде?». Это не просто риторический вопрос, а вызов обыденности, протест против серой реальности. Герой ищет выход, ищет смысл, даже если этот смысл кроется в чем-то трансцендентном.
И тогда, сквозь пелену отчаяния, пробивается свет надежды. Обращение к любви, к той, что должна расти и воскресать, даже «в конце пути». Это обращение – мольба о спасении, о возможности обрести новый смысл жизни. И в этот момент, когда душа достигает своего предела, когда кажется, что нет больше сил бороться, над ним пролетает «русский космос». Это не просто астрономическое явление, а символ безграничности, величия и вечности. Русский космос, огромный и непостижимый, становится олицетворением надежды, обещанием чего-то большего, чем земные страдания. Он пролетает над ним, даруя ощущение причастности к чему-то великому, к тому, что выходит за рамки его личной трагедии. И этот полет, этот пролет русского космоса, повторяется, словно мантра, утверждая мысль о том, что даже в самой глубокой тьме есть место свету и надежде.