ПОСЛАНИЕ В ЛЕЧЕБНИЦУ

В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,
и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.
Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,
словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.
Высока здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небыстрых небес
голубые озера, качая удвоенный лес,
и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,
ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб.
Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,
образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.
Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь, трава,
я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, слышу только слова:
может быть, что лесничество тусклых озер нашей жизни итог:
стрекотанье стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов,
то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,
и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,
вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе вслед,
провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,
ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,
будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый собор,
если нет его там, то скажи ради Бога, зачем
мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, небыстрый и мутный ручей,
и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет,
может быть, что ручей – не ручей,
только имя мое.
Так смотри на траву, по утрам, когда тянется медленный пар,
рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,
где ты высохшей веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,
что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече
мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых,
ты идешь вдоль воды и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,
и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,
ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.

Леонид Аронзон.

ПОСЛАНИЕ В ЛЕЧЕБНИЦУ

В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,
и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.
Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,
словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.
Высока здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небыстрых небес
голубые озера, качая удвоенный лес,
и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,
ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб.
Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,
образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.
Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь, трава,
я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, слышу только слова:
может быть, что лесничество тусклых озер нашей жизни итог:
стрекотанье стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов,
то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,
и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,
вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе вслед,
провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,
ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,
будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый собор,
если нет его там, то скажи ради Бога, зачем
мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, небыстрый и мутный ручей,
и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет,
может быть, что ручей – не ручей,
только имя мое.
Так смотри на траву, по утрам, когда тянется медленный пар,
рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,
где ты высохшей веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,
что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече
мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых,
ты идешь вдоль воды и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,
и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,
ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.

Леонид Аронзон.

Это послание, словно хрупкое письмо, отправленное сквозь время и пространство, обращено к невидимому адресату, который должен сохранить в себе отголоски прошлого, воплощенные в образах природы. Поэт просит запечатлеть его имя на песке, подобно тому, как в полумраке мерцает пламя свечи, создавая эфемерные тени. Этот акт символизирует попытку сохранить память о себе, несмотря на неизбежное течение времени и забвение. Ожидание лета, когда можно будет плести венки, уносимые ручьем, намекает на цикличность жизни, на ее естественное обновление и утрату.

Ручей, петляющий вдоль мелколесья, становится метафорой пути, который проходит и сам поэт, и его послание. Он рисует имя на песке, используя засохшую ветку, как будто держа в руках осязаемое воспоминание. Это образ хрупкости и преходящести, где даже самые прочные, казалось бы, элементы природы – земля, вода – подвержены изменениям. Высокая трава, зеркальная гладь озер, отражающих небо и лес, создают атмосферу умиротворения и созерцания. В этом спокойствии природы, где даже стрекозы вибрируют сонно, звучит тихий, но настойчивый призыв к вниманию.

Стрекозы, с их «папиросными крыльями», словно тонкие, полупрозрачные символы мимолетности, добавляют картине особую хрупкость. Идущий вдоль ручья, роняющий цветы и наблюдающий за радужными рыбами, погружается в этот мир, становясь частью его. Медоносные цветы, источающие аромат, и ручей, который продолжает рисовать имя, создают ощущение единства с природой. Ручей, меняя свои очертания, образует то мелкую заводь, то глубокий плес, отражая изменчивость бытия.

Поэт ощущает себя частью этой земли, «пришитым к земле», сквозь которого прорастает трава. Он слышит лишь слова, произнесенные в этом уединенном месте, где реальность смешивается с внутренним миром. «Лесничество тусклых озер» может быть метафорой жизненного итога, суммирующего все, что было: стрекотание стрекоз, шум пролетающего самолета, тишину плеса, сплетение цветов. Это пространство души, где холмы и озера становятся символами внутренних переживаний, где бегут кони – воплощение свободы и неукротимой силы.

Завершение леса и продолжение пути вдоль ручья, где цветы падают, а песок сырой, создает ощущение прощания, но и надежды. Флейты, играющие вслед, рой бабочек, сама жизнь – все провожает, призывает, но человек идет один, никого не имея рядом. Ровный свет, исходящий от соседних озер, освещает этот путь, словно небесное благословение. Образ высокого и светлого собора, построенного из осеннего неба, придает всей картине духовное измерение, но его возможное отсутствие вызывает экзистенциальный вопрос.

Этот вопрос, «зачем мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, небыстрый и мутный ручей», становится центральным. Он отражает сомнение в смысле своего существования, в том, что его имя, его память, может быть прочитана и понята кем-то, даже случайным самолетом, пролетающим над озерами. Ручей, который «читает» это имя, превращается в нечто большее, чем просто водный поток – он становится самим именем, воплощенным в движении и изменчивости.

Поэт призывает смотреть на траву по утрам, когда медленный пар окутывает безлиственный парк. Свет фонарей и зданий контрастирует с природной картиной, подчеркивая разрыв между искусственным и естественным. Образ высохшей ветки, рисующей ручей, повторяется, усиливая тему хрупкости и эфемерности. Ручей, уносящий венки из медоносных цветов, символизирует уходящую жизнь, а мотыльки камыша и стрекозы – ее мимолетную красоту.

Идущий вдоль воды, роняющий цветы и смотрящий на рыб, снова оказывается в этом потоке жизни. Срыв с нотных листов «набросанного дождя» – это метафора творческого порыва, спонтанного акта созидания, который, подобно ручью, продолжает свой путь, увлекая за собой. Вся эта картина – метафора жизненного пути, который, как и ручей, петляет, меняется, но неизменно уносит в себе следы прошлого, оставляя их на песке памяти.