МЫШИНЫЙ ДАНС-МАКАБР
В стране индюшачьей, в разгар индюшачьей погоды
Вкруг статуи конной мы водим свои хороводы.
Все выше и выше! Никто нам плясать не мешает.
И лошадь, и всадник, как шубой, покрыты мышами.
Голодная пляска — название этого танца,
Танцуем от задней подковы до кончика шпаги
Синьора, о коем на цоколе надпись вещает
Словами, звенящими громче, чем бубен британца:
«Монарх — основатель державы». В какой же державе
Монарх-основатель бывал не облеплен мышами?
Взгляните, как живо под натиском их шевелится
Простертая в полночь, грозящая аду десница!
МЫШИНЫЙ ДАНС-МАКАБР
В стране индюшачьей, в разгар индюшачьей погоды,
Вкруг статуи конной мы водим свои хороводы.
Все выше и выше! Никто нам плясать не мешает.
И лошадь, и всадник, как шубой, покрыты мышами.
Голодная пляска — название этого танца,
Танцуем от задней подковы до кончика шпаги
Синьора, о коем на цоколе надпись вещает
Словами, звенящими громче, чем бубен британца:
«Монарх — основатель державы». В какой же державе
Монарх-основатель бывал не облеплен мышами?
Взгляните, как живо под натиском их шевелится
Простертая в полночь, грозящая аду десница!
Эти строки, наполненные зловещей иронией, принадлежат перу американского поэта Уоллеса Стивенса, а их блестящий перевод на русский язык выполнен Григорием Кружковым. Стихотворение, словно мрачная аллегория, рисует картину всеобщего упадка и разложения, где даже величественные символы власти оказываются под властью мелкой, но вездесущей силы. Индюшачья погода – это, скорее всего, метафора некой неприятной, промозглой, а может быть, и глупой атмосферы, царящей в обществе. В этой атмосфере, в центре города, возвышается конная статуя, монумент, призванный увековечить память о великом правителе, основателе государства. Но вместо торжественного величия, мы видим сцену, достойную средневекового макабра.
Мыши, эти маленькие, пугливые, но при этом неутомимые существа, покрывают статую, словно мех, словно траурное одеяние. Они танцуют, их танец – «голодная пляска», символизирующая неутолимую жажду, ненасытность, всепоглощающее желание, которое, кажется, движет всем в этом мире. Этот танец охватывает всю статую, от основания до самой верхушки, от копыт коня до острия шпаги в руке всадника. Имена и деяния монарха, высеченные на цоколе, должны были бы звучать гордо и величественно, но их звон заглушается, становится ничтожным перед этим нескончаемым, низменным движением.
Надпись «Монарх — основатель державы» звучит как горький сарказм. В какой же державе, спрашивает поэт, основатель не оказывается в подобной ситуации? Где слава и величие не тонут в море мелких, но разрушительных сил? Мыши здесь – символ всего того, что подтачивает основы, что разрушает изнутри, что незаметно, но неуклонно ведет к гибели. Это может быть коррупция, бюрократия, общественная апатия, или просто банальная человеческая жадность, которая, подобно мышам, грызет и разъедает все, к чему прикасается.
Особенно поражает описание десницы монарха: «Простертая в полночь, грозящая аду». Даже в самой темноте, когда, казалось бы, все должно быть скрыто, эта рука, призванная защищать и править, оказывается под натиском мышей. Она шевелится, но это движение не власти, а беспомощности, предсмертной агонии. Это жест отчаяния, попытка оттолкнуть неизбежное, но даже эта угроза аду, эта могучая в прошлом десница, теперь кажется бессильной перед натиском мелких, но многочисленных врагов. Стихотворение Уоллеса Стивенса, переведенное Кружковым, заставляет задуматься о хрупкости власти, о вечной борьбе добра и зла, и о том, как легко великое может быть поглощено малым, если не прилагать усилий для его сохранения.
Уоллес Стивенс.
Перевод Григория Кружкова.