Должен снег лететь
Должен снег лететь
и кондитерская на углу гореть,
мать ребёнка должна тянуть
за руку, должен ветер дуть,
и калоши глянцевые блестеть,
продавщицы розовые в чепцах
кружевных должны поднимать
хруст слоёных изделий в щипцах,
и ребёнок, влюблённый в мать,
должен гибнуть в слезах,
и старик, что бредёт домой,
должен вспомнить, как — боже мой! —
как сюда он любил
заходить, как он кофе пил,
чёрный кофе двойной,
«Больше, — шепчет, — лишь смерть одна,
потому что должна
этот шорох и запах смыть…» —
и глухая должна стена
тень его укрупнить,
и тогда снегопад густой
всё укроет собой,
и точильного камня жрец
сотворит во мгле под конец
дикий танец с искрой.
Владимир Гандельсман.
Должен снег лететь, непроглядной пеленой застилая привычный мир, и кондитерская на углу гореть, ярким пламенем освещая ночное небо, словно маяк обреченности. Мать ребёнка должна тянуть за руку, спеша укрыться от этого хаоса, от этого предчувствия неизбежного, должен ветер дуть, завывая в проводах и трепля полы пальто, и калоши глянцевые блестеть, отражая отблески пожара, словно немые свидетели надвигающейся катастрофы.
Продавщицы розовые в чепцах кружевных должны поднимать хруст слоёных изделий в щипцах, их движения механистичны и отстранены, словно они не замечают происходящего вокруг. Их улыбки, натянутые и фальшивые, лишь усиливают ощущение абсурда. И ребёнок, влюблённый в мать, должен гибнуть в слезах, его невинные глаза полны ужаса и непонимания, его маленький мир рушится на глазах. Он тянется к ней, ища утешения, но она сама полна страха.
И старик, что бредёт домой, неспешно переставляя ноги, словно неся на плечах груз прошедших лет, должен вспомнить, как — боже мой! — как сюда он любил заходить, в эту кондитерскую, где когда-то царила атмосфера уюта и спокойствия. Как он кофе пил, чёрный кофе двойной, ароматный, бодрящий, придающий сил и уверенности. Теперь же лишь пепел и дым напоминают о былых временах. Он останавливается, пытаясь уловить знакомые запахи, но улавливает лишь гарь и сырость.
«Больше, — шепчет, — лишь смерть одна, потому что должна этот шорох и запах смыть, забвением окутать, стереть из памяти, как ненужную запись. Она — единственная, кто сможет вернуть покой». И глухая должна стена, мрачная, равнодушная, тень его укрупнить, вытянуть, сделать её ещё более зловещей, словно предвещая окончательное исчезновение. Стены кондитерской, оплавленные и покореженные, теперь кажутся частью его собственного внутреннего мира, отражая его отчаяние.
И тогда снегопад густой, неистовый, словно призванный скрыть следы разрушения, всё укроет собой, белым саваном покроет обломки и пепел, превращая этот кошмар в нечто почти прекрасное, в призрачное видение. И точильного камня жрец, фигура загадочная и пугающая, чья роль в этом сценарии остаётся неясной, сотворит во мгле под конец, в апогее этого хаоса, дикий танец с искрой, последний всплеск жизни перед полным угасанием, танец, полный отчаяния и надежды одновременно. Сверкающая искра, мимолетная, как и само воспоминание, как и жизнь.
Владимир Гандельсман.