ЗИМНИЙ ПОЕЗД

Снегов немую черноту
Прожгло два глаза из тумана,
И дым остался на лету
Горящим золотом фонтана.

Я знаю — пышущий дракон,
Весь занесен пушистым снегом,
Сейчас порвет мятежным бегом
Завороженной дали сон.

А с ним, усталые рабы,
Обречены холодной яме,
Влачатся тяжкие гробы,
Скрипя и лязгая цепями.

Пока с разбитым фонарем,
Наполовину притушенным,
Среди кошмара дум и дрем
Проходит Полночь по вагонам.

Она — как призраный монах,
И чем ее дозоры глуше,
Тем больше чада в черных снах,
И затеканий, и удуший;

Тем больше слов, как бы не слов,
Тем отвратительней дыханье,
И запрокинутых голов
В подушках красных колыханье.

Как вор, наметивший карман,
Она тиха, пока мы живы,
Лишь молча точит свой дурман
Да тушит черные наплывы.

А снизу стук, а сбоку гул,
Да все бесцельней, безымянней…
И мерзок тем, кто не заснул,
Хаос полусуществований!

Но тает ночь… И дряхл и сед,
Еще вчера Закат осенний,
Приподнимается Рассвет
С одра его томившей Тени.

Забывшим за ночь свой недуг
В глаза опять глядит терзанье,
И дребезжит сильнее стук,
Дробя налеты обмерзанья.

Пары желтеющей стеной
Загородили красный пламень,
И стойко должен зуб больной
Перегрызать холодный камень.

Иннокентий Анненский.

(из «Трилистника вагонного»)

ЗИМНИЙ ПОЕЗД

Снегов немую черноту
Прожгло два глаза из тумана,
И дым остался на лету
Горящим золотом фонтана.
Это не просто поезд, это воплощение стихии, грозной и неумолимой. Глаза, пронзающие черноту, — это огни локомотива, горящие сквозь густой, клубящийся туман, словно глаза мифического существа. Дым, взмывающий в небо, не обычный пар, а «горящее золото», метафора силы и энергии, скрытой в этом стальном гиганте.

Я знаю — пышущий дракон,
Весь занесен пушистым снегом,
Сейчас порвет мятежным бегом
Завороженной дали сон.
Образ дракона усиливает ощущение мощи и угрозы. Поезд, покрытый снегом, кажется живым существом, готовящимся к рывку. «Мятежный бег» — это не просто движение, а нарушение покоя, вторжение в тишину зимней ночи. «Завороженная даль» — это спящий мир, окутанный сном, который вот-вот будет потревожен.

А с ним, усталые рабы,
Обречены холодной яме,
Влачатся тяжкие гробы,
Скрипя и лязгая цепями.
Здесь появляется другая грань — человеческий фактор, или, вернее, его отсутствие. «Усталые рабы» — это, вероятно, пассажиры, запертые в вагонах, их судьба кажется предопределенной, «обречены холодной яме». «Тяжкие гробы» — это метафора вагонов, в которых люди словно погребены заживо, их движение сопровождается ужасающими звуками — «скрипя и лязгая цепями», символизирующими оковы обстоятельств, судьбы или просто монотонности существования.

Пока с разбитым фонарем,
Наполовину притушенным,
Среди кошмара дум и дрем
Проходит Полночь по вагонам.
Полночь, персонифицированная, становится еще одним действующим лицом. Её образ — «с разбитым фонарем, наполовину притушенным» — создает атмосферу упадка, забвения и страха. Она бродит по вагонам, словно призрак, погружая пассажиров в «кошмар дум и дрем». Это не просто сон, а состояние полусознания, где реальность смешивается с иллюзиями.

Она — как призраный монах,
И чем ее дозоры глуше,
Тем больше чада в черных снах,
И затеканий, и удуший;
Монах, как символ отшельничества и отрешенности, подчеркивает холодную, безжизненную природу Полночи. Её «глухие дозоры» — это скрытое, незаметное воздействие, которое порождает страхи, тревоги и физические страдания — «затекания», «удушья». Полночь не приносит покоя, а наоборот, усиливает темные стороны человеческого бытия.

Тем больше слов, как бы не слов,
Тем отвратительней дыханье,
И запрокинутых голов
В подушках красных колыханье.
В вагонах царит атмосфера тоски и безысходности. «Слова, как бы не слова» — это бессмысленные бормотания, стоны, которые теряют свою человеческую суть. «Отвратительней дыханье» — это признак угасания, болезни, душевного разложения. «Запрокинутых голов в подушках красных колыханье» — это жуткая картина спящих, возможно, больных людей, их тела расслаблены, но их состояние вызывает тревогу, а красные подушки могут символизировать кровь, страсть или просто болезненный румянец.

Как вор, наметивший карман,
Она тиха, пока мы живы,
Лишь молча точит свой дурман
Да тушит черные наплывы.
Полночь сравнивается с вором, который поджидает удобного момента. Её тишина обманчива. Она не действует открыто, а «точит свой дурман» — медленно отравляет сознание, подготавливая почву для полного угасания. «Тушит черные наплывы» — это, возможно, попытка заглушить проявления жизни, эмоции, мысли, оставляя лишь пустоту.

А снизу стук, а сбоку гул,
Да все бесцельней, безымянней…
И мерзок тем, кто не заснул,
Хаос полусуществований!
Звуковое сопровождение усиливает ощущение хаоса. «Стук» и «гул» — это механические, бездушные звуки, которые становятся все более «бесцельными» и «безымянными», лишенными всякого смысла. Для тех, кто еще не погрузился в сон, кто остается в сознании, это зрелище становится невыносимым — «мерзок хаос полусуществований». Люди в вагонах находятся на грани бытия и небытия, их существование лишено цели и индивидуальности.

Но тает ночь… И дряхл и сед,
Еще вчера Закат осенний,
Приподнимается Рассвет
С одра его томившей Тени.
Однако, даже в этой мрачной картине есть надежда. Ночь начинает отступать. Рассвет, который еще недавно был «Закатом осенним» — символом увядания и конца, теперь возрождается. Он «дряхл и сед», что говорит о пережитых трудностях, но он «приподнимается» из-под власти «Тени», символизирующей мрак и страх.

Забывшим за ночь свой недуг
В глаза опять глядит терзанье,
И дребезжит сильнее стук,
Дробя налеты обмерзанья.
С приходом света иллюзии рассеиваются, но вместе с ними возвращаются и реальные страдания. «Недуг», который, казалось, забылся во сне, вновь напоминает о себе. «Терзанье» — это боль, страх, тоска, которые вновь вторгаются в сознание. Механический стук становится еще более навязчивым, символизируя борьбу с холодом и оцепенением — «дробя налеты обмерзанья».

Пары желтеющей стеной
Загородили красный пламень,
И стойко должен зуб больной
Перегрызать холодный камень.
Образы становятся еще более метафоричными и напряженными. «Пары желтеющей стеной» — это, возможно, дым или испарения, которые создают преграду, скрывая истинный цвет или состояние. «Красный пламень» — это жизнь, страсть, энергия, которая теперь заглушена. «Зуб больной» — это слабость, боль, но он «стойко» продолжает свою борьбу, пытаясь «перегрызть холодный камень» — преодолеть препятствия, холод, безразличие, которые сковывают существование. Это последний акт борьбы, где даже слабость проявляет упорство.

Иннокентий Анненский.

(из «Трилистника вагонного»)