АРТУРУ РЕМБО

Никто не знает
Который час
И не желает
Во сне молчать.

Мир погружен в зыбкую пелену, где время теряет свое привычное измерение, растворяясь в призрачных сновидениях. В этом забытье даже звуки становятся иными, а слова, если и произносятся, то лишь как отголоски несбывшихся желаний, как шепот в бескрайней ночи.

Вагон левеет.
Поет свисток.
И розовеет
Пустой восток.

Движение поезда, словно некое предзнаменование, уносит в неведомые дали. Свисток, резкий и пронзительный, разрезает тишину, а на горизонте медленно разливается нежный, обещающий свет, предвещая рассвет в этом таинственном путешествии. Восток, еще пустой и безлюдный, отражает эту предрассветную нежность, словно холст, готовый принять краски нового дня.

О! Приснодева
Простите мне
Я встретил Еву
В чужой стране.

Слова раскаяния, обращенные к высшим силам, к вечной чистоте, прерываются внезапным откровением. Вдали от дома, в незнакомых землях, произошло нечто, изменившее ход мыслей, подобное встрече с первозданным искушением, с тем самым грехом, что положил начало всему.

Слепил прохожих
Зеленый газ.
Была похожа
Она на Вас.

В атмосфере этого чужого города, где реальность искажена, где воздух кажется плотным и неестественным, мелькнул образ. Лицо, знакомое и одновременно чужое, призрачное, заставило сердце сжаться от узнавания. Эта встреча, словно мираж, оставила неизгладимый след, смешав реальность с фантазией.

Галдел без толку
Кафе-шантан,
И без умолку
Шипел фонтан.

Вокруг бурлила жизнь, полная шума и суеты, но лишенная истинного смысла. Кафе-шантан, место праздности и мимолетных наслаждений, наполнял воздух бессмысленной болтовней. Фонтан, словно изливавший свои печали, продолжал свое нескончаемое шипение, отражая общую атмосферу разочарования и тщетности.

Был полон Лондон
Толпой шутов
И ехать в Конго
Рембо готов.

Даже великий Лондон, центр империи, казался лишь ареной для карнавала абсурда, населенной нелепыми персонажами. В этой атмосфере всеобщего безумия, жажда перемен, стремление к неизведанному, к дикой природе, к самому сердцу Африки, к Конго, охватило поэта. Рембо, всегда ищущий новых горизонтов, готов был отправиться в самое отдаленное и экзотическое место.

Средь сальных фраков
И кутерьмы
У блюда раков
Сидели мы.

В одном из таких шумных заведений, среди показной роскоши и суеты, в окружении людей, чьи манеры казались неестественными, где царила атмосфера фальши, мы нашли момент покоя. За столом, украшенным блюдом с раками, символом изысканности, но и некоторой декадентской роскоши, мы пытались найти смысл в этом хаосе.

Блестит колено
Его штанов
А у Верлена
Был красный нос.

Взгляд скользнул по деталям, по внешним проявлениям, по тому, что выдавало присутствие этих двух великих, но столь разных поэтов. У Рембо, возможно, в момент задумчивости, блеснуло колено его брюк, выдавая небрежность или сосредоточенность. А Верлен, известный своей бурной жизнью, был отмечен характерным красным носом, свидетельством его страстей и пороков.

И вдруг по сцене
По головам,
Подняв колени,
Въезжает к нам

Богиня Анна,
Добро во зле
Души желанный
Бог на осле.

Внезапно, словно из мира грез, появляется образ, прерывающий обыденность. Некое божественное существо, воплощение идеала, добро, несмотря на окружающее зло, спускается к ним. Это не просто человек, а олицетворение чего-то высшего, что приходит на помощь, подобно тому, как древние боги являлись смертным, но здесь, в этом контексте, оно прибывает на осле, символе смирения или, возможно, насмешки над обыденностью.

О день забытый…

С посудой битой
Людей родня,
Осел копытом
Лягнул меня.

Воспоминание о событии, которое, казалось, должно было быть стерто из памяти, внезапно всплывает с новой силой. Разбитая посуда, символ разрушения и беспорядка, ассоциируется с человеческой близостью, с родственными узами, которые, однако, приносят боль. И сам этот осел, который привез богиню, становится источником физической боли, лягнув поэта.

Но знак удара
Мне не стереть
И от удава
Не улететь.

Этот удар, как и сама встреча с «Евой» и «Богиней», оставил неизгладимый след, не только физический, но и духовный. Подобно тому, как невидимый яд удава медленно проникает в тело, так и этот удар, этот опыт, стал неотъемлемой частью его существа, от которого невозможно избавиться.

О дева, юный
Погиб твой лик.
Твой полнолунный
Взошел двойник.

Обращение к тому идеалу, к той чистоте, которая была потеряна. Образ юности, красоты, который был разрушен, сменился новым, более зрелым, возможно, более мрачным отражением. Полнолуние, символ завершенности цикла, смены, появления чего-то нового, но и, возможно, того, что скрывает свою истинную природу.

Небес богиня,
Ты разве быль
Я даже имя
Твое забыл.

Сомнение охватывает поэта. Была ли эта встреча реальной? Была ли эта богиня, этот идеал, чем-то большим, чем просто видение, порожденное сном или опьянением? Даже имя ее, казалось, стерлось из памяти, оставив лишь смутное ощущение утраты.

Иду у крупа
В ночи белесой
С улыбкой трупа
И папиросой.

В финале, поэт остается один, в одиночестве ночи, которая кажется неестественно светлой, белесой. Его улыбка, подобная улыбке мертвеца, выдает внутреннюю опустошенность, а папироса, дым которой рассеивается в воздухе, становится единственным спутником в этом экзистенциальном одиночестве.

Борис Поплавский.