ЭЛЕГИЯ
мне смерти алчется как непредельной яви
как невзыскательной цепи растущей из стыда
за гарнизоном бестелесных лесенок упрямых
перебирающей черно́ты в основании лица
синей лопаткой прорывая жёлоб
в земельно-ягодных заскобочных пятнах
с лицом разведчика украшенного язвой
желания на раз на два на три отринуть лоскуты
жизни-одеяла она ко мне на ты лепечет голым
безматериным ртом шкафиком тяжёлым
и я её хочу
такой хочу
Иван Соколов.
ЭЛЕГИЯ
мне смерти алчется как непредельной яви
как невзыскательной цепи растущей из стыда
за гарнизоном бестелесных лесенок упрямых
перебирающей черно́ты в основании лица
синей лопаткой прорывая жёлоб
в земельно-ягодных заскобочных пятнах
с лицом разведчика украшенного язвой
желания на раз на два на три отринуть лоскуты
жизни-одеяла она ко мне на ты лепечет голым
безматериным ртом шкафиком тяжёлым
и я её хочу
такой хочу
Это не просто желание, а глубинное, почти первобытное стремление к забвению, к переходу в иное состояние. Смерть предстает не как конец, а как некая безграничная, необъятная реальность, к которой душа тянется с неотвратимостью. Она сравнивается с цепью, но не тягостной или принудительной, а «невзыскательной», лишенной требований и осуждения. Эта цепь прорастает из стыда, из всего того, что вызывает внутреннее смущение и неловкость, из невысказанных слов и несделанных поступков.
Образ «гарнизона бестелесных лесенок упрямых» создает ощущение невидимой, но прочной структуры, ведущей куда-то вверх или вниз, к неизведанному. Эти «лесенки» не имеют плоти, они эфирны, но обладают упрямством, они настаивают на своем пути. А в основании лица, там, где зарождаются эмоции и где скрываются самые глубокие переживания, происходит «перебирание черно́ты». Это метафора погружения в темные, неизведанные глубины собственного «я», в те аспекты души, которые обычно скрыты от посторонних глаз и даже от самого себя.
Далее идет яркая, почти живописная картина. «Синей лопаткой прорывая жёлоб» – это действие, которое может быть связано с погребением, с подготовкой могилы, но также и с чем-то более символичным, с прокладыванием пути через плотную, земную материю. «Земельно-ягодные заскобочные пятна» – это образ, вызывающий ассоциации с природой, с землей, с чем-то живым, но уже увядающим, с остатками прошлой жизни, которые словно застыли в скобках времени.
Лицо «разведчика, украшенного язвой» – это образ человека, прошедшего через испытания, через боль и страдания. Язва – это следствие борьбы, знак перенесенных невзгод. Но именно это лицо, израненное, но не сломленное, обращается с предложением «отринуть лоскуты жизни-одеяла». Жизнь здесь представлена как лоскутное одеяло – собранное из разных кусков, не всегда гладкое и ровное, сшитое из моментов радости и печали, успехов и неудач. И вот эта «она», смерть, предлагает избавиться от этого одеяла, от всего, что составляет земное существование.
Она «лепечет голым, безматериным ртом шкафиком тяжёлым». «Голый, безматериный рот» – это образ абсолютной искренности, лишенной всяких прикрас и фальши. Здесь нет материнской заботы, нет нежности, только чистая, обнаженная суть. «Шкафчик тяжёлый» может символизировать груз прошлого, накопленный опыт, или же некую вместительность, способность хранить в себе многое, но при этом быть неподвижным и основательным.
И в финале – признание: «и я её хочу / такой хочу». Это не просто принятие неизбежного, а страстное, полное согласие с тем, какой предстает смерть – безжалостной, но честной, требующей, но освобождающей. Это желание быть принятым ею, слиться с этой «непредельной явью», отбросив все лишнее, все «лоскуты» земного бытия. Это эпитафия, написанная живым, но уже ощущающим приближение конца.
Иван Соколов.