Лесной Царь

Под северный ветер над мокрой травой
(Вблизи – лопухом, лебедой)
В осипшую дудку свистит часовой,
Видать по всему – рядовой.

Его служба нелегка, но, кажется, привычна. Каждый день, сменяя рассвет и закат, он стоит на посту, вслушиваясь в шорохи и прислушиваясь к звукам, которые приносит ветер. Возможно, это просто шум листвы, шелест насекомых, или далекий треск ветки под тяжестью животного. Но для часового, несущего свою скромную вахту, каждый звук может таить в себе нечто большее.

Тоска его гложет, волнует гроза,
Но чу – полуночной порой
Кто скачет, кто мчится, кто прячет глаза
И медлит ответить пароль?

Это внезапное появление путника в глухую ночь нарушает привычное течение времени и покоя. Неизвестный, появившийся словно из ниоткуда, вызывает тревогу и настороженность. Его стремительное движение, скрытность и нерешительность в ответе на вопросы порождают цепь догадок и подозрений. Это может быть беглец, заблудившийся путник, или кто-то с иными, более зловещими намерениями.

«Я тронулся в путь поутру. Горбунок
Петлял, бестолково пыля,
Когда нелинованой картой у ног
Простерлась родная земля.

Путник, словно оправдываясь, начинает свой рассказ, рисуя картину своего путешествия. Он говорит о простоте и естественности своего пути, о родной земле, которая открывается перед ним, как нетронутая карта. «Горбунок» – возможно, это его верный, но неказистый конь, прокладывающий путь через пыль и неровности дороги.

Я наскоро вскормлен ее молоком,
Воспитан ее каблуком,
Не бил барабан перед смутным полком,
А бил перед смирным полком.

Он говорит о своей связи с этой землей, о воспитании, которое он получил, о своей службе. Его слова намекают на то, что он не был участником великих сражений или бурных событий, а служил в мирное время, среди «смирного полка». Это может говорить о его скромной жизни, лишенной громких подвигов, но наполненной тихим служением.

Я вытвердил эту гугнивую дробь,
Дурного младенчества сыпь:
Брусчатка, песок да болотная топь,
Где ноет болотная выпь –

Он вспоминает звуки и образы своего детства и юности, которые теперь кажутся ему «гугнивой дробью», нестройным шумом. Это могут быть звуки города – брусчатка, по которой стучат копыта, песок, который сыплется, или звуки природы – ноющие звуки болот, где обитает выпь. Все это – составляющие его прошлого, его «дурного младенчества».

Но как по оврагам силки ни крепки
И как ни туги вымена,
Я знаю такие четыре строки,
Которых не стоит она».

Здесь звучит ключевая мысль путника. Несмотря на все трудности, на все «силки» и «вымена» (метафоры ловушек и ограничений), он знает нечто, что превосходит все эти преграды. «Четыре строки» – это, вероятно, отсылка к стихотворной форме, к поэзии, к слову, которое обладает особой силой, способной преодолеть любые ограничения. Это его личное открытие, его тайна, его спасение.

Под северный ветер над мокрой травой,
Спросонок в обставшую тьму
«Кто скачет, кто мчится?» – кричит часовой,
И сыч сострадает ему.

Часовой, все еще настороженный, снова задает свой вопрос, но теперь в его голосе слышится не только тревога, но и, возможно, доля усталости или даже жалости. Сыч, ночная птица, символизирующая мудрость и одиночество, словно откликается на его зов, разделяя его одиночество и его неведение.

«Теперь о тебе. В изложенье разброд,
И плащ по дороге промок –
А помнишь игрушку: на нитке урод
Сыскать равновесья не мог?

Путник переходит к часовому, обращаясь к нему с неожиданной интимностью. Он замечает его растерянность («изложенье разброд») и усталость («плащ промок»). Затем он прибегает к метафоре из детства – игрушке, которая не могла найти равновесия. Это может быть намек на неустойчивость положения часового, на его внутреннюю борьбу или на его неспособность найти свое место в этом мире.

Как на кол бунтарь, как сверчок на шесток,
Как дым от огня по трубе,
Как грек в Илион и варяг на восток,
Так я устремляюсь к тебе.

Он продолжает описывать свое стремление, сравнивая его с различными образами: бунтарь на колу, сверчок на печи, дым из трубы – все это символы движения, неудержимости, стремления к чему-то. «Грек в Илион» и «варяг на восток» – это исторические параллели, подчеркивающие значимость и направленность его движения. Он устремляется к часовому, возможно, чтобы поделиться своим открытием или чтобы найти в нем отклик.

Всё так – но когда, на разлуку трубя,
Архангел покинет зенит,
Забвение бережно примет тебя,
А вычурный стих сохранит».

Здесь звучит пророчество. Когда настанет конец, когда «архангел покинет зенит», все земное уйдет в забвение. Но «вычурный стих» – поэзия, искусство – сохранит память. Это подчеркивает вечную силу творчества, его способность преодолеть время и забвение. Слова путника обретают глубокий философский смысл.

Кто плачет, кто злится, над чьей головой
Дрожит потревоженный мрак…
Стреляй, часовой, не стреляй, часовой, –
Да что ты изменишь, дурак!

В этой части звучит отчаяние и безысходность. Независимо от того, кто плачет или злится, независимо от действий часового – стрелять или не стрелять – ничего существенного не изменится. Это метафора тщетности усилий перед лицом рока или судьбы. «Дурак» – возможно, это самокритика часового или выражение горечи говорящего.

Зареванный странник, коверный Улисс,
Знаток соловьиных колен
Пускается вскачь в механический пляс,
В силлабо-панический плен.

Образ «зареванного странника» и «коверного Улисса» говорит о его страданиях, о долгом пути, полном испытаний. Он – знаток «соловьиных колен», то есть, возможно, ценитель поэзии или мастер слова. Его движение теперь описывается как «механический пляс» и «силлабо-панический плен» – это подчеркивает, что он находится во власти ритма, формы, стиха, которые теперь управляют им.

Что прянет во тьму, за фиксатый оскал –
Хула, умиление, вздох?
Ездок погоняет, ездок доскакал –
А все погоняет ездок.

Последние строки рисуют картину бесконечного движения, которое не приводит к цели. Независимо от того, что движет ездоком – злоба, восхищение или печаль – он продолжает свой путь. «Фиксатый оскал» может символизировать злобу или угрозу. Но в итоге, «ездок погоняет, ездок доскакал – а все погоняет ездок». Это образ вечного движения, которое не имеет конца, метафора человеческого существования, полного стремлений, но лишенного окончательного удовлетворения.

Всеволод Зельченко.