НАТЮРМОРТ
Дзынь – Бум – Хрясть:
тут упасть или там упасть,
семя чувствует почву как жадную пасть.
То ли падать не надо, а надо стоять,
как последняя проросшая в воздухе белая травка,
и безумный гравёр, с золотыми чернилами кафка,
пишет: «Семя сие удалось непорочно зачать».
А семя Дзынь – Хрясть – Бум:
отправиться наобум
то ли к этакой матери, то ли к эдакой матери,
то ли плыть сиротой на подветренном катере:
оазис – ура! оазис – ypa!
Всё какая-то мура.
Хрясть – Бум – Дзынь:
мать моя – солнце родом из жёлтых дынь,
отец – бумеранг месяц лунный олень,
между ними – евклидова параллель:
il – отражение il, elle – отражение elle.
Семя, которое, как мотылёк, как форель,
бьётся бьётся о свет фонаря,
запертый за стеклянную дверь…
Натюрморт: тьма египетская в базарный день.
Татьяна Щербина.
НАТЮРМОРТ
Дзынь – Бум – Хрясть:
тут упасть или там упасть,
семя чувствует почву как жадную пасть.
То ли падать не надо, а надо стоять,
как последняя проросшая в воздухе белая травка,
и безумный гравёр, с золотыми чернилами кафка,
пишет: «Семя сие удалось непорочно зачать».
А семя Дзынь – Хрясть – Бум:
отправиться наобум
то ли к этакой матери, то ли к эдакой матери,
то ли плыть сиротой на подветренном катере:
оазис – ура! оазис – ypa!
Всё какая-то мура.
Хрясть – Бум – Дзынь:
мать моя – солнце родом из жёлтых дынь,
отец – бумеранг месяц лунный олень,
между ними – евклидова параллель:
il – отражение il, elle – отражение elle.
Семя, которое, как мотылёк, как форель,
бьётся бьётся о свет фонаря,
запертый за стеклянную дверь…
Натюрморт: тьма египетская в базарный день.
В этом хаотичном рождении, в этом броске,
где случай правит бал, а смысл – лишь блик,
семя ищет своё место, свой отчий лик.
Оно, как странник, потерянный в густом тумане,
трепетно ощущает землю, этот вечный обман,
или же, напротив, тянется к свету, к небесной грани.
В нём заложена энергия, мощь, непостижимый план,
но путь его неясен, как предсказание цыган.
И вот, родившись, оно не знает, куда нести свой дар,
к чьим берегам причалить, где встретить свой пожар.
Материнское лоно – лишь первый, условный этап,
затем – бескрайний мир, полный радостей и зла,
где каждый новый день – как будто новый этап.
Но часто этот путь – лишь одинокая тропа,
где вместо верной руки – лишь холодная вода.
Семя, стремящееся к жизни, к свету, к бытию,
но скованное рамками, невидимой стеной.
Вот оно, в этом мире, где всё так зыбко, так чудно,
пытается найти свой путь, свой смысл, свой покой.
Оно – как мотылёк, что бьется о стекло,
ослеплённое, но не сдающееся, несмотря на боль.
Или как рыба, что мечется в воде,
в поисках простора, свободы, своей судьбы.
Натюрморт – это не просто мёртвая картина,
где застыли фрукты, вазы, старинные картины.
Это метафора жизни, её хрупкости, её сути,
где каждый предмет – символ, несущий в себе тайны.
Тьма египетская в базарный день – это мираж,
где реальность смешивается с фантазией, с миражом.
Здесь всё возможно, всё зыбко, всё текуче,
как песок сквозь пальцы, как облака, что плывут.
В этом круговороте, в этой вечной игре,
семя ищет своё место, своё призванье, свой мир.
Оно – как искра, что должна разгореться в пламя,
как росток, что должен прорасти сквозь камень.
И даже если путь его – тернист и полон бед,
в нём живёт надежда, вера, неугасимый свет.
Оно – часть большого целого, невидимой сети,
где каждый элемент важен, где каждый миг – в ответе.
Татьяна Щербина.