Ночь под звездами: поэзия, портвейн и соловьи
И я лежала в ночь на стоге сена,
рассматривала звезды в вышине,
и юноша с бутылкою портвейна
из Фета стих читал в июле мне.
Бил соловей в косматой старой иве,
сливались небо и земля вдали,
тянули облака строкой курсива
и далеко так мысли завели.
У Фета это было или в жизни –
между земною твердью и другой?
И утро начиналось, звезды с выси
сметало беззаботною рукой.
Катя Капович.
И я лежала в ночь на стоге сена,
рассматривала звезды в вышине,
и юноша с бутылкою портвейна
из Фета стих читал в июле мне.
Бил соловей в косматой старой иве,
сливались небо и земля вдали,
тянули облака строкой курсива
и далеко так мысли завели.
У Фета это было или в жизни –
между земною твердью и другой?
И утро начиналось, звезды с выси
сметало беззаботною рукой.
Воспоминание, словно тонкий луч, пронзает время, возвращая к той ночи, когда мир казался безграничным, а душа – открытой всем ветрам. Стог сена, еще хранящий тепло дня, служил нам ложем под бескрайним куполом. Звезды, эти алмазы, рассыпанные по бархату небес, манили своей недосягаемой красотой, каждая – целый мир, полный тайн и загадок. Казалось, можно протянуть руку и коснуться их холодного, далекого света.
Рядом, словно часть этой ночной симфонии, звучал голос юноши. Портвейн, прохладный и терпкий, добавлял особую ноту этой встрече, делая ее более земной, но не менее возвышенной. И он читал. Читал Фета. Слова, рожденные другим веком, другими страхами и надеждами, вдруг ожили, обрели плоть и кровь в этом летнем воздухе, пропитанном ароматами трав и цветов. «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…» – эти строки, или, может быть, что-то иное, более глубокое и сокровенное, эхом отдавались в ночной тишине.
Соловей, этот неутомимый певец ночи, вторил ему из гущи старой, раскидистой ивы. Его трели, то нежные и мелодичные, то стремительные и страстные, сплетались с голосом юноши, создавая неповторимую атмосферу. На горизонте, где небо плавно переходило в землю, теряя четкие очертания, облака, словно написанные невидимой рукой, тянулись медленной, плавной строкой. Это была строка курсива, изгибающаяся, уходящая вдаль, уносящая за собой и наши мысли, и наши мечты.
И мысли действительно уносились далеко. Куда? Возможно, туда, где рождаются эти звезды, или туда, где живут герои стихов Фета. Или, может быть, в будущее, которое казалось таким же далеким и туманным, как и эти плывущие облака. Возникал вопрос, чисто фетовский, вопрос о границах реальности. Было ли это состояние души, навеянное поэзией и летней ночью, или же это была сама жизнь, воплощенная в такой мимолетной, но такой яркой встрече? Эта тонкая грань между миром земным, ощутимым, и миром иным, духовным, казалась особенно хрупкой в ту ночь.
Утро, неизбежное и неумолимое, начало свое наступление. Первые лучи солнца, еще нежные, но уже полные силы, стали рассеивать мрак. И звезды, эти ночные стражи, стали медленно угасать, словно их беззаботною рукой сметал рассвет, уступая место новому дню. Но память о той ночи, о звездах, о голосе, читавшем стихи, и о песне соловья, осталась, как незыблемое свидетельство того, что в жизни есть место и поэзии, и мечтам, и глубоким, хотя и мимолетным, переживаниям.
Катя Капович.