вот трамвайный поворот
ночь как тень в глубокой арке
золотистый кислород
мироздания-подарка
шорох лёгких шишек хмеля
вспомнится среди зимы
или любишь не осмелясь
и на мысленное «мы»
снег — летучие осколки
над асфальтом и катком
пёс далёкий долго-долго
воет волю и покой
ледяною бритвой ветер
лезет в трещины жилья
и глядит как всё на свете
на ветвящееся «я»
Василий Бородин.
Вот трамвайный поворот, где стальные колеса скользят по рельсам, оставляя след в ночном воздухе — как будто время застыло в этой арке, где свет от уличных фонарей, пробиваясь сквозь стекло, создаёт узоры из золотистого кислорода, подарка, который земля даёт в обмен на наше существование. Ночь здесь не просто темнота, а живой организм, вдыхающий и выдыхающий в ритме города.
Вдоль тротуара, где ещё утром лежали лёгкие шишки хмеля, теперь скрипит снег, как будто кто-то нечаянно разбросал их на дороге. Он тает и снова замерзает, создавая причудливые узоры на асфальте и катке, где зимой тренируются дети, а пёс, выбегая из дома, воет на расстоянии — не просто звук, а вызов, как будто он кричит: «Я здесь, я живу, и мне не важно, что вокруг всё тихо и пусто». Его голос пронизывает воздух, напоминая о том, что даже в пустынных уголках города есть что-то, что требует внимания и покоя.
Ветер, ледяная бритва, режет воздух, проникая в трещины старых домов, где живут люди, чьи жизни — ветвящиеся ветки, разветвлённые и не всегда понятные. Он не просто дует, а *вселяет* в эти щели холод и тревогу, заставляя их смотреть на себя — на своё «я», на то, что скрывается за гранью видимого. Вот и лед на окнах, как бы замораживая мгновения, когда всё вокруг кажется нереальным, а душа — единственным местом, где ещё остаётся тепло. Но даже оно не вечно: оно тоже может растаять, оставив после себя только пустоту и вопрос — а что же тогда остаётся?