Ноябрь: хаос, любовь и парадоксальное счастье

На фоне вспышек любовной страсти
Идет-бредет ноябрь или кто там
Идет разразившись голодным матом
дубовый невиданный козырь крести

И красть белье с ледяных веревок
уже навострился Борей поганый
пока Гильденстерн с Розенкранца погоны
срывал выскальзывающие как обмылок

Мелькают Арбатом за старой Конюшней
набивщики чучел сурки Мельпомены
Мурашки стучат по спине сапогами ОМОНа
но Ты меня любишь? Конечно
Конечно

Ты любишь меня? Да родная Снимай
сковородку
И вздрогнет и веером ляжет на голову платье
И уши вянут полны прелюдий
Идет ноябрь приучая к порядку

Идет ноябрь подбирая окурки
дразня приманкой с крючком пудовым
борзые пишут письмо легавым
онучи лают и гадят в опорки

Но нету для умных придурков иного
счастия кроме как сделать движенье
Всего и забот у Великой Державы
лежать на траве
и таращиться в небо

Нина Искренко.

На фоне вспышек любовной страсти
Идет-бредет ноябрь или кто там
Идет разразившись голодным матом
дубовый невиданный козырь крести

И красть белье с ледяных веревок
уже навострился Борей поганый
пока Гильденстерн с Розенкранца погоны
срывал выскальзывающие как обмылок

Мелькают Арбатом за старой Конюшней
набивщики чучел сурки Мельпомены
Мурашки стучат по спине сапогами ОМОНа
но Ты меня любишь? Конечно
Конечно

Ты любишь меня? Да родная Снимай
сковородку
И вздрогнет и веером ляжет на голову платье
И уши вянут полны прелюдий
Идет ноябрь приучая к порядку

Идет ноябрь подбирая окурки
дразня приманкой с крючком пудовым
борзые пишут письмо легавым
онучи лают и гадят в опорки

Но нету для умных придурков иного
счастия кроме как сделать движенье
Всего и забот у Великой Державы
лежать на траве
и таращиться в небо

Словно гигантский, невидимый дирижер, ноябрь управляет этим хаосом. Его дыхание – это ветер, который срывает листья с деревьев, обнажая их скелеты, и заставляет облака нестись по небу с беспокойной скоростью. Он приходит не с парадным маршем, а с «голодным матом», как будто природа, истощенная летом, рычит от неудовлетворенности. Этот «дубовый невиданный козырь крести» – символ его власти, неожиданной и суровой, как удар карты, которая выпадает в самый неподходящий момент.

Борей, северный ветер, не просто так «навострился красть белье с ледяных веревок». Это метафора того, как холод проникает в самые интимные уголки жизни, обнажая уязвимость. А Гильденстерн и Розенкранц, персонажи шекспировской пьесы, здесь символизируют суетность, попытки сохранить видимость статуса и порядка в условиях надвигающегося хаоса. Их «выскальзывающие погоны» – это признак того, что никакие внешние атрибуты не спасут от всеобщего распада.

Арбат, как ожившая декорация, наполняется странными, почти абсурдными образами. «Набивщики чучел» – это те, кто пытается сохранить видимость жизни, заполняя пустоту. «Сурки Мельпомены» – это, возможно, актеры, чья игра стала механической, лишенной истинных чувств, или же просто те, кто наблюдает за драмой жизни с отстраненным любопытством. «Мурашки стучат по спине сапогами ОМОНа» – это явное ощущение страха, внутреннего и внешнего, напоминание о том, что даже в момент интимной близости нет полной безопасности.

Но на этом фоне, среди этой тревоги и абсурда, звучит вопрос: «Ты меня любишь?». И ответ, простой и уверенный: «Конечно». Это якорь, точка опоры в этом бурлящем мире. Любовь становится спасительным кругом, единственным, что имеет значение. «Да родная, снимай сковородку» – это призыв к простоте, к бытовым, земным действиям, которые контрастируют с космическими масштабами происходящего.

И вот, в ответ на эту искренность, «вздрогнет и веером ляжет на голову платье». Это образ освобождения, сброса лишнего, готовности к близости. «Уши вянут полны прелюдий» – это намек на то, что долгие ожидания и подготовка уступают место самой сути, моменту истины. Ноябрь, этот суровый месяц, «приучает к порядку» – но не к тому порядку, который навязывается извне, а к порядку, который рождается из принятия реальности, из отказа от иллюзий.

Ноябрь продолжает свою «работу», «подбирая окурки» – символы оставленного позади, забытого. Он «дразнит приманкой с крючком пудовым», намекая на искушения, которые могут привести к падению. «Борзые пишут письмо легавым» – это игра слов, показывающая, как даже самые благородные стремления могут быть искажены или стать объектом насмешки. «Онучи лают и гадят в опорки» – это образ полного упадка, когда даже самые низменные инстинкты берут верх.

Однако, несмотря на весь этот декаданс, поэт видит иную перспективу. «Нету для умных придурков иного счастья кроме как сделать движенье». Это парадоксальное утверждение, намекающее на то, что истинное счастье не в бездействии или в сложных интеллектуальных построениях, а в простом, осмысленном действии. «Всего и забот у Великой Державы – лежать на траве и таращиться в небо». Это ироничное описание национального масштаба, где даже великие народы могут потерять вектор развития, утонув в пассивности и созерцании. Но, возможно, в этом бездействии, в этом «таращении в небо», скрывается некая форма освобождения, принятия своей участи и поиска смысла в бескрайнем пространстве.

Нина Искренко.