Память о войне: альбом Хатыни и эхо слов

Если я чего-то не забуду, то я точно не забуду,
что деду моему подарили в знаменательную дату
окончания войны: альбом на мелованной бумаге
с фотографиями сожженных в Хатыни.
Я долго листал страницы, на которых старческий прах
смешался с прахом младенца, где то и дело
на половицах разглядишь обугленную
челюсть голодную и после смерти.
Эти снимки, черно-белые, выцветшие от времени, но жгучие своей правдой, въелись в мою детскую память навсегда. Я помню, как пальцы, еще не окрепшие, дрожали, прикасаясь к глянцевым страницам, где каждая фотография была криком, застывшим в вечности. Обугленные останки домов, скелеты деревьев, пепел, который, казалось, еще дымился под тяжестью увиденного. А лица… Лица, искаженные ужасом, болью, но и несломленным духом, смотрели из прошлого, требуя, чтобы их история не была забыта. Это было не просто фотоальбом, это был дневник страданий, свидетельство немыслимой жестокости, которое не могло оставить равнодушным никого, кто хоть раз осмелился заглянуть в его бездонную глубину.

Каждый год на этот курган выходит
должностное лицо и говорит, что это
не должно повториться, он говорит:

• слава героям-освободителям,
• проклятье тиранам-завоевателям,
• слава сгоревшим в танках под Сталинградом
  и на Курской дуге.
• Слава обрубкам афганской войны
  и чеченских кампаний.
• Слава ударникам труда,
• учителям, народу, каждому честному гражданину,
• слава расстрелу в Жанаозене,
• вечная слава любой поебени!

Эти слова, произносимые с трибуны, звучали как эхо прошлых войн, как призыв к бдительности. Но что за ними стояло? Слова, пустые и громкие, произносимые по инерции, по накатанной схеме, не отражающие всей глубины пережитого. Герои-освободители, тираны-завоеватели – эти понятия, некогда наполненные смыслом, теперь часто используются как клише, как удобный инструмент для манипуляции. А Курская дуга и Сталинград, места величайших сражений, превращаются в фоновые образы, в символы, лишенные конкретных судеб, конкретной боли. Афганская и чеченские кампании, эти раны новейшей истории, оборачиваются «обрубками», словно их жертвы и трагедии можно свести к простому, неполному упоминанию. И вот эта «слава ударникам труда, учителям, народу, каждому честному гражданину» – она звучит как попытка уравнять всех, как будто бы подвиг и обыденность, жертва и повседневность – одно и то же. А расстрел в Жанаозене, как и любая другая трагедия, где человеческая жизнь была растоптана, становится частью этого общего, размытого потока «вечной славы любой поебени». И в этом смешении, в этой эклектичной мозаике героического и трагического, обыденного и абсурдного, теряется главное – сама память, ее острота, ее способность предостерегать.

Эдуард Лукоянов.