ПЕСНОПЕНИЕ О ПОЛЯНЕ

Выступает внезапно из промозглого мрака ноябрьского леса,
из промокшей насквозь древесины,
из орешника хилого,
хвойных запахов для туберкулезников.
Здесь поляна.
Здесь когда-то в такую же точно погоду человека убили.
И это теперь навсегда, когда сядешь на пень покурить,
чтобы дым сигаретный не путался в голых ветвях.
Здесь поляна,
которая, может быть, и ласкала бы глаз или что там внутри,
если б лето, и дурь в голове под завязку,
или, там, например, выходной из себя.
А сейчас здесь не прибрано,
словно после попойки.
И молчит телефон, будто на зиму, сука, залег.

Песнопение о поле

Который год здесь что-то колосится —
ячмень, овес, пшеница или рожь.
Узнать в таком безлюдье невозможно.
И незачем к тому же,
ибо тут отсутствует структура,
а объем давно уж спилен, вырублен и дымом
растаял в ненасытных небесах.
И даже эти шорохи,
шуршанье
давно уже фантом,
кнутом
и змейкой
тобой играют в полной тишине.

А если вдуматься —
уж если так приспичит, —
то это поле — плоский ломоть хлеба,
ножом отрезанный от каравая круглого,
и маслом намазанный
тем же ножом.
И ты идешь
и выволакиваешь ноги,
укладываясь на ночь двадцать тысяч раз
или чуть больше.
В этом смысле — да, простор, конечно,
но такой постылый, как свобода без соблазнов.
Или как —
вон, слышишь —
жаворонок вьется над тобой
и ни хрена ему не надо от тебя —
ни мяса твоего, ни кошелька.

Владимир Тучков.

Поляна эта, словно рана, зияет посреди густого, унылого леса. Ноябрь, с его вечной сыростью и промозглостью, выжал из деревьев последние соки, оставив лишь голые, скрюченные ветви, готовые в любой момент сорваться под тяжестью первых снегопадов. Воздух пропитан запахами прелой листвы, сырой земли и терпкой хвои, запахами, которые в иные времена могли бы показаться живительными, но сейчас лишь подчеркивают общую картину запустения и увядания.

Здесь, на этой поляне, время будто остановилось, застыв в ожидании чего-то неотвратимого. Когда-то, в такую же серую, промозглую погоду, здесь оборвалась чья-то жизнь. Это событие, словно невидимый шрам, оставило неизгладимый след, пропитывая само пространство, делая его мрачным и тревожным. Теперь, всякий раз, когда человек останавливается здесь, чтобы перевести дух и закурить, дым сигареты кажется неуместным, мешаясь с голыми ветвями, словно пытался пробиться сквозь эту застывшую тишину.

Эта поляна могла бы быть живописной, ласкающей взгляд, если бы не обстоятельства. Если бы стояло лето, и голова была полна юношеской бездумности, или просто выдался день, когда душа требовала праздника, а не унылого созерцания. Но сейчас, в этом осеннем унынии, поляна выглядит заброшенной, неухоженной, будто после бурной и бесшабашной попойки, оставившей после себя лишь хаос и опустошение. Даже телефон, верный спутник современного человека, молчит, словно заснул на долгую зиму, погруженный в дремоту, из которой ему, возможно, и не суждено пробудиться.

И вот, песнопение о поле, которое из года в год, независимо от времени года, продолжает что-то колоситься. Ячмень, овес, пшеница или рожь – разобрать невозможно, да и незачем. В этом безлюдье, где нет ни души, чтобы оценить или даже заметить этот природный цикл, все теряет смысл. Структура, присущая человеческой деятельности, здесь отсутствует. Объем, некогда бывший частью чего-то большего, был спилен, вырублен, и теперь лишь дым, рассеивающийся в ненасытных небесах, напоминает о былом.

Даже шорохи, шуршание сухой травы, давно уже стали фантомом, иллюзией. Они играют с тобой, словно кнут, хлещущий по нервам, или змейка, скользящая в полной тишине. Эти звуки, лишенные своего естественного источника, лишь усиливают ощущение одиночества и тревоги.

Но если вдуматься, если так приспичит, то это поле – это не просто участок земли. Это плоский ломоть хлеба, грубо отрезанный ножом от большого каравая. Намазанный тем же ножом, он кажется символом примитивной, но необходимой жизни. И ты идешь, выволакивая ноги, будто несешь этот хлеб через бесконечную пустыню. Укладываешься на ночь двадцать тысяч раз, или чуть больше, каждый раз ощущая тяжесть этого пути.

В этом смысле, да, здесь есть простор. Но простор этот постылый, как свобода, лишенная всяких соблазнов. Как жизнь, в которой нет ничего, что могло бы зацепить, вызвать эмоцию. Или как тот жаворонок, что вьется над тобой, беззаботный и счастливый, которому нет никакого дела до твоих человеческих забот. Ему не нужно ни твоего мяса, ни твоего кошелька. Он живет своей жизнью, в своем мире, в то время как ты остаешься наедине с этой бесконечной, унылой поляной, символизирующей твои собственные экзистенциальные размышления.