ПОДКИДЫШ
Кто в колыбели подменен, тому возврата нет
Под желтый круг настольной лампы, тому не шлют привет
Ни тетка Джейн, ни такса Джон (миляга, но пустобрех);
Впрочем, эта история для него начинается, как для всех.
Но однажды под вечер у постели больного зашепчутся мать с отцом —
Он весь в жару и не в силах глотнуть, но держится молодцом,
Т.е. успевает в нужный момент притвориться спящим — и вот
История о подмоченной родословной выплыла и плывет.
Кровь в его жилах делает круг, потроха подымают крик,
Через пять минут он уже в летах, через десять уже старик,
Той же ночью он выпрыгивает в окно и уходит за острова,
По пути вербуя в свои отряды всех, не помнящих родства.
«Ко мне, мои птицы, Господни стрелы! Любой из тех, кто внизу,
Пожелай он выследить ваш полет, различит лишь соринку в глазу!
Пропустите вперед кукушек — они разберут, куда я клоню!»
И птицы подписывают договор, прикладывая четверню.
«Ко мне, мои рыбы, комья воды! Подымайтесь со дна реки!
Вы ничего не просили у Ноя, и значит, не должники!
Бесполезно говорить о сыновних чувствах рожденному под мокрым кустом
На глубине семь футов — зато как мощно он бьет хвостом!»
Кузнечики, гусеницы, саранча выстраиваются в ряды —
Есть все основания верить в них, юных, не бреющих бороды,
В их опыт и мужество, в их задор, терпение и экстаз,
Когда они строем глядят на него, не сводя фасеточных глаз.
«Хей-хо! Собака, скули! Обыватель, прячь дочерей!
Ко мне, недоносок, слепец, горбун, инвалид, заика, еврей!
Ко мне, изгои любых мастей — и пока не вспыхнул восток,
Мы успеем сквитаться с ними за все, а потом подобьем итог».
И крестьяне на стук выходят к дверям, вынося ему все, что есть,
И летит по осипшим полям, обгоняя войско, благая весть,
И всю ночь до рассвета на измятых подушках король вершит торжество —
Пока наконец подоспевшие ангелы не уволакивают его.
Всеволод Зельченко.
ПОДКИДЫШ
Кто в колыбели подменен, тому возврата нет,
Под желтый круг настольной лампы, тому не шлют привет.
Ни тетка Джейн, ни такса Джон (миляга, но пустобрех);
Впрочем, эта история для него начинается, как для всех.
Он рожден в обычной семье, в доме, где пахнет свежим хлебом и травами, где по вечерам слышен скрип старого кресла и негромкие голоса родителей. Его детство, кажется, ничем не отличается от детства других детей в их тихом городке. Он играет в прятки, учится читать, познает мир через простые радости и мелкие обиды. Но где-то глубоко внутри, в самых потаенных уголках его души, таится предчувствие чего-то иного, неосознанное понимание своей отстраненности от этого мира.
Но однажды под вечер у постели больного зашепчутся мать с отцом —
Он весь в жару и не в силах глотнуть, но держится молодцом,
Т.е. успевает в нужный момент притвориться спящим — и вот
История о подмоченной родословной выплыла и плывет.
Простуда, казавшаяся обычной, обостряется, и лихорадка сжигает тело ребенка, обнажая скрытые раны души. В бреду, среди горячечного шепота родителей, он слышит обрывки фраз, намеки на тайну, окутывающую его рождение. Слова «подмененный», «не наш», «чужой» проникают в его сознание, как ядовитые стрелы, разрушая привычную картину мира. И вот, когда родители думают, что он спит, он открывает глаза, и в них уже горит новый, неведомый огонь.
Кровь в его жилах делает круг, потроха подымают крик,
Через пять минут он уже в летах, через десять уже старик,
Той же ночью он выпрыгивает в окно и уходит за острова,
По пути вербуя в свои отряды всех, не помнящих родства.
Лихорадка проходит, но оставляет после себя странное преображение. Мир вокруг кажется ему чужим и враждебным, а его прежняя жизнь — лишь иллюзией. Он больше не тот ребенок, которого знали. В его глазах — вековая мудрость и холодная решимость. Он бежит из дома, оставляя позади все, что казалось ему дорогим, и направляется туда, где, как он чувствует, его ждут. По пути он встречает тех, кто так же, как и он, лишен корней, тех, кого общество отвергло и забыло. Это бродяги, сироты, изгои — все, кто не нашел своего места в мире.
«Ко мне, мои птицы, Господни стрелы! Любой из тех, кто внизу,
Пожелай он выследить ваш полет, различит лишь соринку в глазу!
Пропустите вперед кукушек — они разберут, куда я клоню!»
И птицы подписывают договор, прикладывая четверню.
Он обращается к ним, как к братьям по духу, обещая им новую жизнь, месть обидчикам, обретение силы. Он говорит на языке, понятном только им, языке отверженных и потерянных. Его слова, словно заклинание, проникают в их сердца, пробуждая давно забытые мечты и желания. Они видят в нем своего вождя, своего избавителя.
«Ко мне, мои рыбы, комья воды! Подымайтесь со дна реки!
Вы ничего не просили у Ноя, и значит, не должники!
Бесполезно говорить о сыновних чувствах рожденному под мокрым кустом
На глубине семь футов — зато как мощно он бьет хвостом!»
Он призывает их, кто бы они ни были, откуда бы ни пришли. Его армия растет, пополняясь самыми разными существами, теми, кто готов следовать за ним, куда бы он ни повел.
Кузнечики, гусеницы, саранча выстраиваются в ряды —
Есть все основания верить в них, юных, не бреющих бороды,
В их опыт и мужество, в их задор, терпение и экстаз,
Когда они строем глядят на него, не сводя фасеточных глаз.
Его войско — это не просто толпа, это единый организм, движимый общей целью. Каждый из них, несмотря на свою незначительность в глазах мира, обладает уникальными качествами, которые делают их сильными.
«Хей-хо! Собака, скули! Обыватель, прячь дочерей!
Ко мне, недоносок, слепец, горбун, инвалид, заика, еврей!
Ко мне, изгои любых мастей — и пока не вспыхнул восток,
Мы успеем сквитаться с ними за все, а потом подобьем итог».
Он бросает вызов всему миру, всем, кто когда-либо причинял боль его последователям. Его гнев справедлив, его месть будет жестокой.
И крестьяне на стук выходят к дверям, вынося ему все, что есть,
И летит по осипшим полям, обгоняя войско, благая весть,
И всю ночь до рассвета на измятых подушках король вершит торжество —
Пока наконец подоспевшие ангелы не уволакивают его.
Его триумф кажется абсолютным. Мир склоняется перед ним, отдавая ему дань уважения и страха. Но даже в зените своей власти, когда кажется, что он достиг всего, что желал, его ждет иное предназначение. Небесные силы вмешиваются, чтобы остановить его, чтобы вернуть баланс, нарушенный его яростью и жаждой мести. Возможно, это спасение, а возможно, лишь очередное звено в цепи его странной, никем не понятой судьбы.
Всеволод Зельченко.