ПИВО
В зёрнах стиха суха полевая речь:
«Влажен июль, но ему неприятно течь —
рядом Кощея борщ и другие вещи
колос промок, волны пива хлебами блещут
Словно волны́ трава и волна листвы —
в Таврии есть слова
но они мертвы…
Что же, садитесь в круг, отмечайте встречу
ближе уснуть нельзя, а проснуться нечем —
нету вокруг ни Бога, ни головы
только стиха слова, да и те мертвы»
Там, где спальные кубики жэковских зданий
зверовидных услад не исчерпан лимит:
человек, примеряющий хвост обезьяний
в церебральном тоннеле за пивом летит
Он такой же, как я, лишь слегка шерстянее
да слегка помяснее телесной горой
да в подъезде ещё помочиться к стене я
не готов, прислонившись, как этот герой
Дальний враг по берлоге и брат по лиане
удружит ему в кружку небесную соль
чтобы кровь в некрещёном таком павиане
превратилась обратно в земной алкоголь
чтобы жидкого хлеба вирильный любитель
проплутал до утра во фрейдистской ботве
чтобы в клубнях дремучих звенело либидо
а на небе Луна заголялась в ответ
чтобы кожи лица истончался пергамент
чтоб контачил коллоид в дурной голове
чтобы трогал Зефир голубыми перстами
Годунова-Чердынцева книгу в траве
В этой книге, раскрытой для взрослого страха
ангел смерти, как Сталин, стоит над душой
и шуршит словогорький сальеревский сахар
просыпаемый в пену над чашей чужой
Или нет, я с Демьяном стихи перепутал —
не заметит никто, и не всё ли равно
чьи там строки, как кости, хрустят с перепугу
и какое под веки вгоняют кино?
Нет, равно ли не всё!.. А иначе к чему бы
среди звёзд, чьи глаза, словно рыбы, мокры
от земли отряхнув беспокойные губы
эту книгу я быстро, как ветер, закрыл
А над книгой братан волосатые крылья
вдруг в такую фигуру сложил у лица
что, увидев её, на минуту забыл я
и его, дурака, и себя, подлеца
И на эту минуту мне стало красиво
и услышал я пенье себя и его:
«Это вечное пиво, холодное пиво
Просто пиво. А больше оно ничего»
Андрей Поляков.
ПИВО
В зёрнах стиха суха полевая речь:
«Влажен июль, но ему неприятно течь —
рядом Кощея борщ и другие вещи
колос промок, волны пива хлебами блещут
Словно волны́ трава и волна листвы —
в Таврии есть слова
но они мертвы…
Что же, садитесь в круг, отмечайте встречу
ближе уснуть нельзя, а проснуться нечем —
нету вокруг ни Бога, ни головы
только стиха слова, да и те мертвы»
Там, где спальные кубики жэковских зданий
зверовидных услад не исчерпан лимит:
человек, примеряющий хвост обезьяний
в церебральном тоннеле за пивом летит
Он такой же, как я, лишь слегка шерстянее
да слегка помяснее телесной горой
да в подъезде ещё помочиться к стене я
не готов, прислонившись, как этот герой
Дальний враг по берлоге и брат по лиане
удружит ему в кружку небесную соль
чтобы кровь в некрещёном таком павиане
превратилась обратно в земной алкоголь
чтобы жидкого хлеба вирильный любитель
проплутал до утра во фрейдистской ботве
чтобы в клубнях дремучих звенело либидо
а на небе Луна заголялась в ответ
чтобы кожи лица истончался пергамент
чтоб контачил коллоид в дурной голове
чтобы трогал Зефир голубыми перстами
Годунова-Чердынцева книгу в траве
В этой книге, раскрытой для взрослого страха
ангел смерти, как Сталин, стоит над душой
и шуршит словогорький сальеревский сахар
просыпаемый в пену над чашей чужой
Или нет, я с Демьяном стихи перепутал —
не заметит никто, и не всё ли равно
чьи там строки, как кости, хрустят с перепугу
и какое под веки вгоняют кино?
Нет, равно ли не всё!.. А иначе к чему бы
среди звёзд, чьи глаза, словно рыбы, мокры
от земли отряхнув беспокойные губы
эту книгу я быстро, как ветер, закрыл
А над книгой братан волосатые крылья
вдруг в такую фигуру сложил у лица
что, увидев её, на минуту забыл я
и его, дурака, и себя, подлеца
И на эту минуту мне стало красиво
и услышал я пенье себя и его:
«Это вечное пиво, холодное пиво
Просто пиво. А больше оно ничего»
Андрей Поляков.
Этот напиток, древний, как само время, с его золотистым блеском и лёгкой горечью, становится символом не только утоления жажды, но и чего-то более глубокого, ускользающего. Он – своего рода алхимический эликсир, преображающий реальность, даже если эта реальность – всего лишь обшарпанные подъезды и серые будни. В нём отражается и дикая природа, и утончённая культура, сплетающиеся в причудливый узор.
Пиво, как жидкое солнце, проливается сквозь пальцы, оставляя после себя лишь воспоминание о моменте. Оно – спутник долгих разговоров, тихих размышлений и бурных застолий. Оно – тот самый «жидкий хлеб», что насыщает не только тело, но и душу, позволяя ей блуждать в лабиринтах сознания, где переплетаются фрейдистские грёзы и античные мифы.
Образ «павиана», пьющего из «небесной соли», намекает на попытку достичь чего-то божественного, но приземлённого, на стремление превратить низменное в высокое, смешав земное с потусторонним. Это игра с границами, где реальность и фантазия сливаются воедино, где «либидо» звенит в «клубнях дремучих», а Луна, словно обнажённая нимфа, отвечает ему своим холодным светом.
В этой метаморфозе пиво выступает как катализатор, ускоряющий процессы внутри человека, истончая «пергамент» кожи, размывая границы между мыслями и ощущениями. Оно делает сознание более податливым, открытым для восприятия мира во всей его сложности и противоречивости.
Именно в этом состоянии, когда реальность становится зыбкой, а границы между «я» и «другим» стираются, появляется возможность увидеть нечто прекрасное в обыденном. Фигура, сложенная из «волосатых крыльев», становится мостом между мирами, даря короткое мгновение просветления, когда забываешь о своих слабостях и слабостях других.
И тогда, в этом мимолётном озарении, звучит простая истина: «Это вечное пиво, холодное пиво. Просто пиво. А больше оно ничего». В этой фразе – и принятие жизни, и её апофеоз, и её окончательное обесценивание. Пиво – это всё и ничего одновременно, зеркало, в котором отражается вся глубина человеческого бытия.