Поэзия о бренности бытия и пробуждении
уже коробка слышит гроба прозябанье
и оссуарий тесный шевелится
тесна уж комнаты купель
простой сосновый колыбель
жилец в контейнере как в банке
простая твёрдая фасоль
внимая ноты твёрдых хвой
сквозь залы тесных саркофагов
простая мумия лесная
жила как куколка одна
проснулась бабочкою стала
висит в коллекции суха
о скрип волос о скрежет кожи
чешуй волнистых твёрдый хвой
вставай с постели пыльной как вельможа
и руки осквернённые умой
Михаил Завалов.
уже коробка слышит гроба прозябанье
и оссуарий тесный шевелится
тесна уж комнаты купель
простой сосновый колыбель
жилец в контейнере как в банке
простая твёрдая фасоль
внимая ноты твёрдых хвой
сквозь залы тесных саркофагов
простая мумия лесная
жила как куколка одна
проснулась бабочкою стала
висит в коллекции суха
о скрип волос о скрежет кожи
чешуй волнистых твёрдый хвой
вставай с постели пыльной как вельможа
и руки осквернённые умой
Михаил Завалов.
Там, где когда-то были шелест листьев и птичьи трели, теперь лишь тишина, пронизанная предчувствием распада. Коробка, не просто деревянный ящик, а символ последних дней, уже улавливает отдаленные звуки гниения, словно предсмертный шепот самой жизни. Оссуарий, тесный дом для костей, кажется, обретает собственное, жуткое дыхание, шевелясь под напором времени и неизбежности.
Комната, некогда наполненная смехом и теплотой, теперь сжимается, становится тесной купелью, где убаюкивает лишь простой сосновый колыбель. Но это не колыбель новой жизни, а скорее последний приют, где утихают последние вздохи. Жилец, запертый в своем контейнере, подобен зернышку фасоли, застывшему в банке, лишенному воздуха и пространства. Он внимает мелодиям, извлекаемым из твердых, смолистых хвой, словно эти звуки – единственное, что осталось от мира, проникающее сквозь глухие стены саркофагов.
Эта лесная мумия, некогда жившая в гармонии с природой, подобно одинокой куколке, пережила свое время. Но пробуждение принесло не возрождение, а лишь превращение в хрупкую бабочку, навечно застывшую в стеклянном мире коллекции. Ее крылья, когда-то расправлявшиеся на ветру, теперь навечно прикованы к подложке, свидетельствуя о мимолетности красоты и бренности бытия.
Слышится скрип старых волос, как будто сама плоть начинает распадаться, и скрежет кожи, напоминающий о том, что даже самые прочные покровы не вечны. Чешуйки, некогда блестящие и волнистые, теперь лишь твердая хвоя, символ окаменелости, застывшей во времени. Пробудись же, о спящий! Вставай с постели, пыльной и забытой, словно некогда великий вельможа, но теперь лишь тень былого величия. Омой свои руки, оскверненные временем и тленом, смывая с них прах ушедших дней.