Стая их светлостей в полынном кашне

Стая их светлостей в полынном кашне,
пред взором – битый лорнет
бутылочной кривизны, на поводке кустится
ватага каменных львов не то свиней,
усмотрена в перистиле –
ищут, куда завалился титул,
и принимают арки за свой венец,
а мох за панбархатные башмаки,
коим к носу – исторические шаги,
хотя иному видится в апатичных
арках – задремавшая гильотина, символ неизбежного и безжалостного возмездия, что таится под маской величественного, но пустого фасада. Эти фигуры, облаченные в пышные, но выцветшие одеяния, словно сошедшие со старинных полотен, бродят по забытым дворам и полуразрушенным галереям, их движения неуверенны, а взгляды рассеяны, будто они потеряли нечто важное, нечто, что определяло их сущность.

Их светлости предсказуемы, то есть
с гребня до пят прозрачны,
и в мыслях их – набранный в ветреную косую
линию луг, распаляющий радость,
и возле спиртовок
Василий-цвета, манерок и прочих масленок
греются праотцы и потомки,
пляшут курчавые тени старого винограда –
не с потолка, но с хитрого архитрава, создавая иллюзию жизни и движения в этом статичном, застывшем мире. Их внутренний мир, если таковой вообще существует, напоминает музей забытых впечатлений, где каждый предмет, каждый оттенок цвета несет в себе отголоски прошлого, но лишен актуальности и смысла. Они подобны актерской труппе, забывшей текст пьесы, но продолжающей играть свои роли по инерции, в ожидании режиссера, который никогда не появится.

Правая половина царства их – легкость
переправы сквозь раскаленный
полдень лета – в кем-то обещанную издали рощу,
символ утопической мечты, недостижимого идеала, который манит своей прохладой и зеленью, но остается лишь миражом в знойной пустыне их существования. Левая же половина погружена в мрак, в черную кромку,
как мимохожий, чей ближний профиль –
юность и милость, хотя второй –
осыпь камней, не то ворон
и сожаления корон:
этот слишком внутренний двор и все построенья
кто-то в охотных или в военных
прячет внутри себя –
легчайшего воробья,
не то в картинке, украсившей свысока
жестянку из-под конфет или табака, мельчайшую деталь, которая, будучи вырванной из контекста, кажется нелепой и случайной. В этой двойственности, в этом контрасте между призрачной надеждой и тягостной реальностью, кроется вся трагедия их бытия, их бесконечный поиск смысла в мире, который давно утратил его для них. Они – лишь тени прошлого, застрявшие между эпохами, неспособные ни вернуться назад, ни двинуться вперед, обреченные на вечное блуждание в лабиринтах собственной иллюзорной реальности.

Юлия Кокошко.