Поиск души в пустоте: анализ стихотворения Юлии Идлис
…найди где-нибудь дрожащее существо
тёплое ещё мокрое какое-нибудь «хорошо, –
скажи, – положить тебя внутрь вместо там ничего
ты и будешь моей душой»
потому что пусто пусто хоть ты что ты ни говори
у кого-то внутри стена а у тебя никого внутри
а-а-у говоришь цепляешься за телефон
имя становится местоимением входит вон
поживёшь у меня, говоришь, посидишь в углу
ну тепло же и пусто так что в ушах звенит
паутина там, говоришь, неприбрано, извини
погоди, я тебе что-нибудь постелю
потому что хозяин съехал: раскинув руки, взбирается на карниз
через несколько месяцев после, и тянет с собою вниз,
или стоит согнувшись голый за пару лет до,
смывает кровь с между ляжек дрожащей тёплой водой.
Юлия Идлис.
…найди где-нибудь дрожащее существо
тёплое ещё мокрое какое-нибудь «хорошо, –
скажи, – положить тебя внутрь вместо там ничего
ты и будешь моей душой»
потому что пусто пусто хоть ты что ты ни говори
у кого-то внутри стена а у тебя никого внутри
а-а-у говоришь цепляешься за телефон
имя становится местоимением входит вон
поживёшь у меня, говоришь, посидишь в углу
ну тепло же и пусто так что в ушах звенит
паутина там, говоришь, неприбрано, извини
погоди, я тебе что-нибудь постелю
потому что хозяин съехал: раскинув руки, взбирается на карниз
через несколько месяцев после, и тянет с собою вниз,
или стоит согнувшись голый за пару лет до,
смывает кровь с между ляжек дрожащей тёплой водой.
Это ощущение опустошенности, вакуума внутри, становится всепоглощающим. Оно не просто присутствует, оно диктует свое существование, заставляет искать любые, даже самые хрупкие, опоры. Желание заполнить эту пустоту, придать ей хоть какой-то смысл, приводит к парадоксальному предложению: принять в себя что-то живое, пусть даже и незначительное, чтобы оно стало подобием души, символом присутствия чего-то, кроме зияющей бездны. Это не столько желание обрести душу, сколько отчаянная попытка избежать полного растворения в небытии.
Стены, которые есть у других, служат границами, определяющими «я», отделяющими внутренний мир от внешнего. У того, кто ощущает эту тотальную пустоту, таких стен нет. Есть лишь открытое пространство, куда ветер свистит, разнося эхо собственных страхов и одиночества. Телефон становится единственной ниточкой, связывающей с внешним миром, хотя и эта связь иллюзорна. Имя, которое должно быть частью идентичности, теряет свою значимость, превращаясь в формальное местоимение, лишенное индивидуальности, просто «входящее» и «выходящее», как случайный гость.
Предложение «поживёшь у меня, говоришь, посидишь в углу» звучит как попытка приручить, удержать эту хрупкую сущность, дать ей место в своем собственном внутреннем пространстве. «Ну тепло же и пусто так что в ушах звенит» – это описание состояния, когда внешнее тепло не может заглушить внутреннюю пустоту, которая звучит оглушительно. Признание «паутина там, говоришь, неприбрано, извини» – это откровенность, граничащая с отчаянием, признание собственного неблагополучия, которое, тем не менее, не останавливает от попытки создать хоть какое-то подобие уюта, «погоди, я тебе что-нибудь постелю». Это жест заботы, направленный на спасение не столько другого, сколько себя от полного погружения в одиночество.
А затем приходит образ хозяина, который «съехал: раскинув руки, взбирается на карниз». Это метафора ухода, самоуничтожения, которое происходит не сразу, а постепенно, как бы «взбираясь», преодолевая последние ступени к пропасти. И этот уход, это самоуничтожение, происходит «через несколько месяцев после», намекая на затяжной процесс, на мучительное осознание безысходности. Или же, как альтернатива, «стоит согнувшись голый за пару лет до», показывая раннюю стадию распада, уязвимость и стыд, «смывает кровь с между ляжек дрожащей тёплой водой». Это образ человека, потерявшего опору, утратившего контроль над собственной жизнью, погруженного в глубочайшее отчаяние, где даже прикосновение к себе становится актом отчуждения и боли.
Юлия Идлис.