Раздевая Эмили Бронте
раздевая эмили эмили эмили бронте
броканты, баржи, корсеты, подвязки, бронхи
блошиный рынок гоблинов гулливеров
в голове ветер, как радостно, в голове ветер
человеческая кость состоит из перьев
птиц, которыми он никогда не был,
те дороги, которыми он уже не прошел,
стягивают по кости его жесткий шов
раздевая эмили эмили эмили бронте
в девятнадцатом тюль и кружево по последней моде
мальчики метят в наполеоны из хлеба
ты начинаешь полировать мебель
содранной до крови и до кости юбкой
у тебя одухотворенные руки
кажется, ты умеешь ничего не делать
тюль постепенно теряет тело
лебедя, становится медицинской койкой
этот вереск, он щекотный и бойкий
стоит у моей тумбы, мешает думать,
о печальной эмили эмили эмили бронте
кружевная подвязка скелет из китовой стали
вчера мы с тобой виделись, сегодня устали
старьевщики за стеклом называют тебе цену
что бы там ни было, говоришь, я успею сгинуть
за гинею выдадут выдворят прочь из сада
кринолин сломанный словно птичья клетка горбатый
тесная обувь, не менее тесная похоть,
эмили бронте строгая эмили бронте
Ксения Щербино.
раздевая эмили эмили эмили бронте
броканты, баржи, корсеты, подвязки, бронхи
блошиный рынок гоблинов гулливеров
в голове ветер, как радостно, в голове ветер
человеческая кость состоит из перьев
птиц, которыми он никогда не был,
те дороги, которыми он уже не прошел,
стягивают по кости его жесткий шов
раздевая эмили эмили эмили бронте
в девятнадцатом тюль и кружево по последней моде
мальчики метят в наполеоны из хлеба
ты начинаешь полировать мебель
содранной до крови и до кости юбкой
у тебя одухотворенные руки
кажется, ты умеешь ничего не делать
тюль постепенно теряет тело
лебедя, становится медицинской койкой
этот вереск, он щекотный и бойкий
стоит у моей тумбы, мешает думать,
о печальной эмили эмили эмили бронте
кружевная подвязка скелет из китовой стали
вчера мы с тобой виделись, сегодня устали
старьевщики за стеклом называют тебе цену
что бы там ни было, говоришь, я успею сгинуть
за гинею выдадут выдворят прочь из сада
кринолин сломанный словно птичья клетка горбатый
тесная обувь, не менее тесная похоть,
эмили бронте строгая эмили бронте
В этом акте расчленения образа, словно вскрытии старинного шкафа, где пыль веков осела на забытых вещах, мы находим не только элементы одежды, но и отголоски эпохи, ее нравы и ограничения. Корсеты, тугие и неудобные, символизируют скованность, которую испытывали женщины того времени, их стремление к идеалу, часто недостижимому. Подвязки, невидимые миру, но важные для целостности наряда, говорят о скрытых желаниях и тайных страстях, которые бурлили под покровом приличий. Бронхи, нелепо вплетенные в этот ряд, намекают на хрупкость человеческого тела, на его уязвимость перед болезнями, на бренность бытия, контрастирующую с вечной красотой, которую пытались создать.
Блошиный рынок гоблинов гулливеров – это метафора мира, где смешались реальность и фантазия, величие и ничтожность. Здесь, среди обломков чужих жизней и несбывшихся мечтаний, рождается образ Эмили Бронте – не просто писательницы, но символа бунтарства, свободы духа, пробившегося сквозь толщу условностей. Ветер в голове – это не хаос, а скорее вихрь идей, творческой энергии, неукротимой страсти к познанию мира и себя.
Человеческая кость, состоящая из перьев, – это парадокс, отражающий двойственность натуры. Мы стремимся к возвышенному, к полету, но прикованы к земле, к своей телесности. Птицы, которыми он никогда не был, – это мечты, стремления, которые остались нереализованными. Дороги, которыми он уже не прошел, – это упущенные возможности, невыбранные пути, которые, тем не менее, оставили свой след, стянули по кости его жесткий шов – след сожаления, след опыта.
Девятнадцатое столетие, с его тюлем и кружевом, с модой, диктующей свои правила, предстает как арена для борьбы между внешней утонченностью и внутренней силой. Мальчики, метящие в Наполеоны из хлеба, – это амбиции, которые кажутся грандиозными, но по сути своей хрупки и эфемерны, как хлеб. Полировка мебели – это рутина, быт, который поглощает, но одновременно и создает пространство для размышлений, для самопознания.
Содранная до крови и до кости юбка – это метафора жертвы, боли, которую приходится пережить ради достижения цели. Одухотворенные руки, умеющие ничего не делать, – это парадокс, который раскрывает суть творчества, когда бездействие становится плодотворным, когда в тишине рождаются великие идеи. Тюль, теряющий тело, превращающийся в медицинскую койку, – это символ увядания, трансформации, перехода от одного состояния к другому, от красоты к суровой реальности.
Вереск, щекотный и бойкий, стоящий у тумбы, мешает думать о печальной Эмили Бронте – он напоминает о жизни, о ее непосредственности, о ее способности отвлекать от глубоких переживаний. Кружевная подвязка, скелет из китовой стали, – это сочетание хрупкости и прочности, красоты и холодного расчета. Встреча с ней вчера, усталость сегодня – все это говорит о скоротечности времени, о том, что даже самые яркие моменты быстро проходят. Старьевщики, называющие цену, – это символ оценки, обесценивания, попытки придать смысл прошлому, навесить ярлыки. «Я успею сгинуть» – это фатализм, смирение перед неизбежностью, но и вызов, дерзость, которая присуща Эмили Бронте.
Гинея, выдворение из сада, сломанный кринолин, тесная обувь, похоть – все это элементы, создающие образ женщины, скованной рамками общества, но стремящейся к свободе. Эмили Бронте, строгая Эмили Бронте, – это не просто литературный персонаж, а символ стойкости, непокорности, вечной борьбы между душой и телом, между мечтой и реальностью.
Ксения Щербино.