Сад, поросший былью

Чучелко, чучелко —
палка и пальто,
сойки со смеху упали,
землянику поклевали,
но берёзовый обтёсок —
очень страшный отморозок
по имени Бука
их напугал зато.
Но они потом прилетели снова,

ведь надо
землянику кому-то клевать

• из сада,
• поросшего былью,
• то есть тем, что растёт само:

быль-то сорняк,
это сказочку надо придумать,
а быль
      нарастёт кое-как,
словно пыль
        на вещах,
ведь быль это: боль,
папоротник, звездчатка,
жёлтая плёнка в ржавой бочке,
разрастающиеся деревья,
бледный мох на пальто у пугало,
обтёсок Бука, ставший трухой,
а сойки клюют одичалую землянику,
как будто время
        растворяет землю
безмятежной
рукой.

Алла Горбунова.

Чучелко, чучелко —
палка и пальто,
сойки со смеху упали,
землянику поклевали,
но берёзовый обтёсок —
очень страшный отморозок
по имени Бука
их напугал зато.
Но они потом прилетели снова,

ведь надо
землянику кому-то клевать

• из сада,
• поросшего былью,
• то есть тем, что растёт само:

быль-то сорняк,
это сказочку надо придумать,
а быль
      нарастёт кое-как,
словно пыль
        на вещах,
ведь быль это: боль,
папоротник, звездчатка,
жёлтая плёнка в ржавой бочке,
разрастающиеся деревья,
бледный мох на пальто у пугало,
обтёсок Бука, ставший трухой,
а сойки клюют одичалую землянику,
как будто время
        растворяет землю
безмятежной
рукой.

В этом саду, забытом, заросшем,
где каждая травинка — свидетель минувшего,
где ветер шепчет забытые песни,
и солнце скупо пробивается сквозь густую листву,
сойки, эти вечные странники,
возвращаются к своим излюбленным лакомствам.
Их яркое оперение — как вспышки жизни
среди унылой, но такой естественной картины.
Пугало, некогда призванное отпугивать,
теперь само стало частью этого мира,
его тряпичное пальто, выцветшее и потрёпанное,
укрывает плечи из сухих веток,
словно старый друг, давно смирившийся со своей участью.
Мох, бледно-зелёный, как намёк на жизнь,
ползёт по ткани, по дереву, по камням,
скрепляя всё в единое целое,
в этот дикий, неукротимый порядок.
Бука, тот самый берёзовый обтёсок,
что когда-то внушал страх своим видом,
теперь лишь тень прошлого,
его древесина, подточенная временем и сыростью,
превратилась в труху,
рассыпаясь под лёгким дуновением ветра.
Но всё это — быль,
реальность, которая живёт своей жизнью,
не требуя вмешательства, не нуждаясь в прикрасах.
Она проста и жестока, как сама природа.
Сойки, не ведая страха,
прилетают снова,
их звонкие голоса наполняют воздух,
их клювы ловко выискивают
сладкие, дикие ягоды,
что ещё сохранились среди буйства зелени.
Их присутствие — это не просто акт питания,
это возвращение к истокам,
к вечному циклу жизни и смерти,
к тому, что было, есть и будет.
Сад, поросший былью,
становится метафорой мира,
где реальность переплетается с воспоминаниями,
где прошлое живёт в настоящем,
а будущее лишь продолжение этого бесконечного танца.
И сойки, клевавшие землянику,
словно птицы времени,
напоминают нам о неизбежности перемен,
о том, что всё течёт, всё меняется,
но остаётся неизменным лишь сама суть бытия,
её неумолимая, безмятежная рука,
что ведёт нас сквозь века,
растворяя одно, порождая другое,
в этом вечном круговороте жизни,
где даже самое хрупкое существо
находит своё место и своё предназначение.
Пугало, забытое и обветшалое,
служит теперь лишь опорой для диких цветов,
а его пальто, некогда яркое,
стало домом для насекомых.
Сад же, полный былью,
продолжает жить своей жизнью,
символизируя незыблемость природы,
её способность к самовосстановлению,
к вечному возрождению,
даже после долгих лет запустения.

Алла Горбунова.