где старые дачи всегда,
пролитые как из ведра
на холм и в овраги,
пять дней до субботы — среда,
черёмуховы холода
в кульке из бумаги.
где старые дачи — каюк:
там каждому в щёлку дают
глядеть из купален,
как свет изменяется весь,
как спеет придонная взвесь,
как мир идеален.
где старые дачи — продрог.
там речь приблудилась — щенок,
там люди-морфемы,
там чайник свистит, идиот,
там дождь перед утром пройдёт
рассказывать, где мы.
Геннадий Каневский.
где старые дачи всегда,
пролитые как из ведра
на холм и в овраги,
пять дней до субботы — среда,
черёмуховы холода
в кульке из бумаги.
Там воздух густой, настоянный на травах и дыме костров, где по вечерам из труб тянется сизый дымок, предвещая ужин и неторопливые беседы. Солнце, пробиваясь сквозь густую листву старых яблонь и вишен, рисует причудливые узоры на потрескавшейся краске деревянных стен. Время здесь течет иначе, замедленно, подчиняясь ритму природы и неспешному ходу дней. Календарь кажется условностью, когда от пятницы до субботы приходится отсчитывать целых пять дней, и каждый из них наполнен ожиданием выходных, когда можно забыть о городской суете и погрузиться в идиллию деревенской жизни. Черёмуховые холода, приносящие с собой терпкий аромат цветущих деревьев, кажутся не предвестниками осени, а лишь кратковременным капризом погоды, который быстро сменяется ласковым теплом. Все это упаковано в хрупкий кулек из бумаги, символизирующий мимолетность и одновременно драгоценность этих моментов.
где старые дачи — каюк:
там каждому в щёлку дают
глядеть из купален,
как свет изменяется весь,
как спеет придонная взвесь,
как мир идеален.
В этих старых дачах, где время словно остановилось, царит особая атмосфера уединения и наблюдения. «Каюк» здесь не означает конец, а скорее переход в иное состояние бытия, где суета остается позади. Из маленьких окошек, словно из тайных наблюдательных пунктов, открывается вид на мир, который кажется нетронутым и совершенным. В купальнях, где вода отражает небеса, можно часами наблюдать за игрой света, за тем, как он преображает все вокруг, наполняя пространство золотистыми и серебристыми переливами. Придонная взвесь, колышущаяся в прозрачной воде, свидетельствует о жизни, скрытой от поверхностного взгляда, о медленном, но неуклонном процессе созревания и преображения. И в этой тишине, в этом созерцании, мир предстает во всей своей идеальности, свободной от человеческих страстей и тревог.
где старые дачи — продрог.
там речь приблудилась — щенок,
там люди-морфемы,
там чайник свистит, идиот,
там дождь перед утром пройдёт
рассказывать, где мы.
Старые дачи, продрогшие от сырости и времени, хранят в себе не только воспоминания, но и особую, почти осязаемую атмосферу. Здесь речь, словно потерявшийся щенок, прибивается к ногам, становясь частью общего настроения, а люди превращаются в «морфемы» – неразделимые, но значимые элементы этого мира. В каждом звуке, в каждом движении чувствуется своя особая поэзия. Чайник, заливисто свистящий на плите, кажется не просто бытовым предметом, а голосом, который, несмотря на свою простоту, может быть и навязчивым, и даже немного «идиотическим» в своей настойчивости. А перед рассветом, когда мир еще спит, пройдет дождь, неся с собой прохладу и влагу, и словно шепотом, расскажет о том, где мы находимся, о том, что мы здесь, в этом особенном месте, где время остановилось, а душа находит покой.