После разрушительного лета

после разрушительного лета
запертые в темноте на даче
мы читаем письма пиночета
светлякам и слизням не иначе

под шорох мокрой листвы, что опадает с лип и берез, и под мерное гудение комаров, что набиваются в щели окон, этот ритуал становится единственным способом преодолеть гнетущую тишину. Не просто буквы на бумаге, но эхо давно минувших дней, спрессованное в строки, кажется, обретает собственную жизнь в этой уединенной обители. Наша изоляция, порожденная стихией, превращает эти архаичные послания в откровения, обращенные к самым незамысловатым обитателям ночного сада, к тем, кто не ведает о человеческих страстях и политических интригах.

что за всех решат на ком креста нет
солнце рухнется как кукурузник
все проговорил как есть и станет
сокровенным ротам этот узник

И вот, среди этого странного чтива, начинают проступать более глубокие смыслы, отсылающие к фатализму и неизбежности. Слова, произнесенные в пустоту, становятся исповедью, обнажая уязвимость перед неведомыми силами. Образ падающего «кукурузника» – символа непредсказуемой катастрофы, заставляет задуматься о хрупкости миропорядка. Узник, чье сознание метается между реальностью и фантазией, вынужден говорить все, как есть, открывая свои самые сокровенные мысли тем, кто лишен способности осуждать или оправдывать. Это метафора человека, оказавшегося наедине с самим собой, с последствиями своих поступков, перед лицом неизбежного.

чем себя ни глушишь ни бездолишь
пристальнее к просекам обычным
придвигаются сады чудовищ
из репринтов с и десятиричным

Попытки отвлечься, заглушить внутренний голос, найти утешение в повседневных заботах – все тщетно. Воображение, подогретое изоляцией и странными текстами, рисует картины зловещих садов, где привычные пейзажи приобретают чудовищные черты. Эти «сады чудовищ» – не столько внешнее явление, сколько проекция внутреннего состояния, порожденного тревогой и неопределенностью. Репринты, старые книги, цифры, которые, казалось бы, должны быть источником порядка, здесь лишь подчеркивают абсурдность и хаос. «И десятиричным» – намек на бесконечное повторение, на зацикленность мыслей, которые не дают покоя.

но от таймени и василиски
если типографские не лгут
каталоги мхов грибные списки
под собою нас приберегут

Но даже в этом нарастающем ощущении угрозы, в этом погружении в мир фантазий и страхов, проглядывает проблеск надежды, пусть и своеобразной. Упоминание «таймени» и «василиски» – существ из мифов и легенд, символизирующих древние силы и неведомые опасности, – наводит на мысль о том, что даже самые грозные явления могут быть подчинены некоему порядку. Если верить «типографским» источникам, если сами каталоги, классифицирующие мир природы, не лгут, то даже в хаосе есть своя логика. «Каталоги мхов», «грибные списки» – символы систематизации, попытки упорядочить все сущее. И именно в этой, казалось бы, незначительной детализации, в этой классификации, кроется спасение. Природа, с ее бесконечным разнообразием и скрытыми законами, «прибережет» нас, найдет нам место, даже когда привычный мир рушится. Это не столько активное спасение, сколько пассивное принятие, погружение в естественный ход вещей, где даже самые чудовищные сущности имеют свое место и назначение.

Дмитрий Гаричев.