ВЕРЕ ПАВЛОВОЙ

девка Верка, жующая животом, с вечным прищуром, словно высматривая что-то важное в тарелке, где обычно лишь крошки да остатки недоеденного. Её лицо, обрамлённое русыми косами, уже тогда, казалось, хранило отпечатки всех грядущих забот, но в глазах ещё теплился огонёк безмятежности, свойственный лишь детям.

пионеры, сигающие без парашютов с крыши, с криками, полными юношеского задора и безрассудства, словно бросая вызов самому времени и гравитации. Их красные галстуки развевались на ветру, как флаги непокорности, а смех звучал над сонными дворами, пробуждая от дремоты старых голубей и редких прохожих.

я пяти лет, выгуливающая первое животное, робко, держа поводок в крошечной ручке, ощущая ответственность за это маленькое, дрожащее существо, которое было моим милым компаньоном в этом огромном, ещё неизведанном мире. Каждый шаг был открытием, каждая лужа – морем, а каждая травинка – диковинным лесом.

первое животное, которое еле дышит, с глазами, полными мольбы и слабости, лежало на моих коленях, и я, маленькая, пыталась понять, как помочь ему, как вернуть ему силы. Это был первый урок сострадания, первая встреча с хрупкостью жизни, оставившая глубокий след в душе.

отцы, выходящие на большую дорогу, словно герои забытых сказаний, с чемоданами, набитыми неопределённостью и надеждой, и мамки, скулящие, провожая их взглядом, полным боли и тревоги, сжимающие в руках маленькие кулачки детей, оставшихся дома. Эти прощания, эти тихие слёзы, были неотъемлемой частью бытия, пронизывая ткань повседневности.

аборты и абортарий – слова, несущие в себе тень неслучившегося, оборванной нити жизни, холод стерильных помещений и приглушённые голоса, полные сожаления или облегчения. Это была обратная сторона зарождения, тёмная сторона выбора, который никогда не бывает простым.

я, уходившая из дома, говно на лямках, несущая на себе груз обид, непонимания и собственной неопытности, с рюкзаком, набитым всем, что казалось важным в тот момент, и пустым сердцем, жаждущим свободы, но не знающим, куда бежать. Каждый шаг прочь от родных стен был шагом навстречу неизвестности, наполненной как страхом, так и странным, пьянящим предвкушением.

мелочь в кулак, сжимаемая до боли, как символ скудости, как попытка удержать хоть что-то в этом мире, где всё кажется таким зыбким и ненадежным. И эта мелочь, эта горстка монет, становилась единственной реальной вещью, единственной опорой в океане неопределённости, одна большая деталь, определяющая ход событий.

Оля, рисующая голые бёдра, немцев, в альбоме, где смешивались детские фантазии и первые проблески взрослого мира, где образы были острыми, яркими, полными необузданной энергии. Её карандаш скользил по бумаге, запечатлевая то, что видела, то, что чувствовала, то, что пыталась понять, открывая для себя тайны человеческого тела и чужие истории.

море, смотрящее на тебя пристально, с бездонной глубиной и вечным движением, хранящее в себе тайны прошлых времён и предсказывающее будущее, и пристань, как точка соприкосновения с этим безграничным пространством, как место встреч и расставаний, как символ ожидания и надежды.

любовь, которую доставали пинцетом, осторожно, с трепетом, словно редкий цветок, боясь повредить или спугнуть, разглядывая каждую её грань, каждую мелочь, пытаясь понять её природу и удержать в своих руках, но она ускользала, как песок сквозь пальцы.

день, с которого началась жизнь, не тот, что записан в свидетельстве о рождении, а тот, когда впервые почувствовал себя живым, когда открылись глаза на мир, когда осознал себя частью чего-то большего, когда услышал биение собственного сердца.

Ксения Маренникова.